Органика радости. История одного возвращения

Ирина Моргулес   

Полтора года назад Владимир Хомяков уехал из Челябинска. Если кто по случайности не знает, о ком идет речь, то надо сказать, что заслуженный артист России Владимир Викторович Хомяков 19 декабря отметил двадцатилетие своей работы органистом и органным мастером в Челябинске. То есть разделить орган, что на Алом поле, и Владимира Хомякова не получится, поскольку музыкант участвовал в монтаже органа, с самого начала его ввода в строй концертирует.

Именно благодаря его авторитету, неоднократно подтвержденному на российском и европейском уровнях мастерству, инициативности и настойчивости в организации и проведении разнообразных проектов, в том числе и экспериментальных, Челябинск стал одним из заметных центров органной музыки.

Потеря для города была весомой. Можно найти, конечно, нового органиста, не один же Хомяков существует в этой не самой массовой музыкантской профессии. Но другого такого яркого человека, сочетающего в себе талант, увлеченность, инициативность, бессребреничество, да еще и вросшего корнями в нашу местную жизнь, не теряя при этом европейского уровня философского подхода к музыке, вряд ли удалось бы найти. Таких надо искать и ждать, пока вырастут.

Понять Хомякова было можно. Не куда-нибудь уезжал — в Калининград. В Кенигсберг то есть. Где начинал осуществляться грандиозный проект: восстановление (правильнее, наверное, воссоздание) двух органов в Кафедральном соборе на острове Иммануила Канта. Снова, как в Челябинске, предстояло начинать с нуля, а задача — помас-штабнее.

Через год Хомяков вернулся в Челябинск. Было ясно, что любви с далеким анклавом, несмотря на близость к нему европейских органных центров и традиционности органной культуры для бывшего Кенигсберга, не вышло. Что или кто тому причиной?

— Меня порекомендовали на это место,— рассказывает Хомяков,— желающих было много. Восстановление сгоревшего во время войны собора — дело грандиозное. Сооружение органов (начинка их современная, но оформление: ручная резьба, повторяющая былой роскошный облик) увлекательно, престижно, творчески перспективно. Но — при одном условии, если я могу действовать так, как считаю нужным. У меня совершенно четкое представление, какие нужны условия для монтажа органов, как их использовать, как строить репертуарную политику. Я знаю, как это делать по высшему классу. У строителей был свой взгляд. Там руководство подбирало кадры не по профессионализму, а по лояльности. Терпеть эту некомпетентность я не захотел, поскольку это не давало возможности проводить в жизнь те творческие планы, ради которых я и принял это предложение. Мне было уже сорок шесть лет, за плечами опыт…

С этим нельзя не согласиться: концертный опыт — многократные гастроли в Германии, Голландии, Дании, по всей органной географии России и ближнего зарубежья, организация гастролей ведущих органистов Европы в Челябинске, пятнадцатилетний опыт работы артистическим директором Челябинских международных органных фестивалей, в том числе и известнейшего первого в России «Джаз на большом органе». Владимир Викторович — член правления Ассоциации органистов России и член экспертного совета по органостроению.

То есть специалист, принятый руководством ГУК «Кафедральный собор», вполне заслуживал полного доверия.

Но в Калининграде ждали, похоже, робкого провинциала, который должен быть счастливым уже потому, что ему досталось это место, и беспрекословно послушным исполнителем (не в концертном смысле, а в иерархически-служебном) руководящих указаний, независимо от компетентности людей, эти указания дающих, сверять с их волей каждый свой шаг.

— Быть слепым исполнителем некомпетентных распоряжений я не могу,— говорит Хомяков.— Я вообще не способен делать то, с чем я не согласен, что мне не нравится. А уж что, по моему мнению, идет во вред делу… Это не для меня. Я просто физически не смогу жить в такой обстановке.

Через год после отъезда Хомяков вернулся в Челябинск.

- А что, — спрашиваю, - здесь вы были и есть абсолютно самостоятельны?

— Ситуация, которую я пережил в Калининграде, заставила меня заново взглянуть на ситуацию в Челябинске. Я заметил, что есть масса вещей, которые я недооценивал. Первое — это свобода действий. Я могу сам придумывать что-то, осуществлять что-то. Главное, чтоб не мешали. Здесь у меня есть репутация, есть положение, которое позволяет мне делать то, что я хочу. Это — здорово! Этого надо было добиться, и это самое главное — свобода действий.

А второе, может быть, не главное, но которое я каждый день физически ощущаю,— это климат. Солнце и отсутствие ветра.

- В Челябинске что — нет ветра?

— По сравнению с Калининградом. Там мягкое лето, но постоянно сверху что-то льется и постоянно пасмурно. Это давит на психику. А декабрь, январь, февраль — штормовые ветра, такие, что сдувают. Мало того что там хлещет ливень так, что идешь по колено в воде, так еще тебя и сдувает и солнца нет… Мне кажется, Восточная Пруссия была для Германии чем-то вроде Сибири…

А здесь я утром просыпаюсь и рад уже потому, что есть солнце. Можно прожить жизнь, так и не поняв каких-то вещей, которые помогают жить. Не понять даже, а прочувствовать, осознать. Я прочувствовал на двести процентов.

И последнее, что меня угнетало там, это, может быть, придуманное, может быть, со стороны покажется смешным, я не знаю, но мне давило на психику — это чужая земля и она еще не стала нашей. Это край с богатейшей историей, но советское время да и наши дни для него — годы упадка. И там я испытывал чувство стыда за Россию, которая так бездарно восстанавливала город, доставшийся ей ценой долгих и тяжелых боев… Все хорошее, что там есть, осталось еще от немцев, заурядное — от нас…

А здесь у меня этого ощущения нет, есть определенная гордость за свою страну. На Урале, слава богу, есть, чем гордиться: и историей, и тем, что сделано, и людьми, кстати. Я как-то за двадцать лет жизни здесь мало путешествовал по Уралу, и есть желание сделать прививку от энцефалита и летом не ехать в Крым, а хорошо походить по Уралу.

Я пережил большой перепад настроения: от эйфории, когда надеялся, что смогу подняться на более высокий уровень, работая с новыми органами в Калининграде, до тяжелейшей депрессии от года жизни там. Только сейчас я постепенно выхожу из нее… То есть не было бы Калининграда, я не осознал бы ценности той творческой свободы, что у меня была и есть в Челябинске. Не понимал, что этого может не быть и что жить без этого невозможно.

- Чего хочется сейчас?

— В Калининграде строилось два соединенных друг с другом органа. Большой достроили уже без меня, а малый, чуть поменьше нашего, я строил, открывал его, потом играл на нем концерты. Но все это было в такой атмосфере, когда играть не хотелось. В музыкантском смысле там было сделано мало. Сейчас хочется больше новой музыки, хочется сделать в сентябре хороший фестиваль «Джаз на большом органе», хочется немножко расширить географию органа. Поставить электронные органы в Снежинске, Озерске, Миассе, Магнитогорске…

- Но орган принято считать музыкой не для всех, чем-то элитарным…

— Самая демократичная музыка. органная публика — самая демократичная, самая разношерстная, самая непрофессиональная. Потому что на концерты пианистов ходят пианисты, скрипачей — струнники, вокалистов — тоже понятно. На органные концерты музыканты почему-то не ходят. Ходят просто любители музыки. Это самая благодарная публика. Они не критикуют, не разбирают, как ты интерпретируешь произведение. Они просто сердцем слушают: их взяло или не взяло. Орган может успокоить. У меня есть слушатели, которые попали на органный концерт в состоянии жуткой депрессии и смогли выкарабкаться из нее. С тех пор ходят почти на все концерты. Я замечаю их в зале, если кого-то нет, начинаю беспокоиться. То есть люди, которые просто лучше чувствуют себя, слушая орган.

- А сейчас вы сами с помощью органа выходите из депрессии. А что еще, кроме музыки, тому способствует?

— Когда я понял, что в Челябинске у меня другое самочувствие, самоощущение, я стал оглядываться по сторонам, чтобы понять, в чем причина. И начал обнаруживать прелюбопытнейших людей. В интернете я натолк-нулся на неординарную рецензию на свой концерт. Стал искать другие сообщения этого автора. Оказалось, человек прекрасно разбирается в музыке Брукнера, Мясковского, Шнитке, Малера. Выяснилось, что он студент-математик ЮУрГУ. Я написал ему, пригласил на концерт. Он пришел. Чудный парень! Ему девятнадцать лет. Папа — электрик, мама — медсестра. Причем любовь к серьезной музыке ему с восьми лет прививал папа. Зовут этого мальчика Роман Салатов.

В книжном магазине «Другие книги» познакомился с девочкой Евгенией Генгер. Это юное создание намерено с друзьями издавать журнал: поэзия, театральная критика… Я взял ее за руку и привел в журнал «Автограф» к Татьяне Темеровой.

То, что в Челябинске есть такие молодые люди (а их, наверное, если поискать, можно найти еще и еще),— тоже способствует привлекательности города.

Интересно, каким в юности был сам Владимир Хомяков? Наверное, таким же тонким-звонким. И каким ему еще быть, если он — часть цепи династии музыкантов. Отец, ставший в пятнадцать лет сыном полка именно из-за умения играть на баяне, тяжело раненный под Варшавой, делил свою жизнь между музыкой и службой на флоте. Тем не менее окончил музыкальное училище, потом — Гнесинский институт, руководил музыкальной школой и училищем. Мать занималась музыкой у будущего мужа. Брат Валерий — пианист с высшим образованием.

Сам Владимир окончил Одесскую консерваторию как пианист по классу ученицы Генриха Нейгауза Людмилы Гинзбург, как органист учился у Валерия Рубахи.

Жена Ольга Донская — пианист, педагог. Сын Владимир — студент Санкт-Петербургской консерватории, пианист. 29 февраля в нашем театре оперы и балета будет давать концерт — целое отделение: Бетховен, Прокофьев, Рахманинов.

О Хомякове много писали и пишут. И часть публикаций авторы, не сговариваясь, называют одинаково — «Святая к музыке любовь». Что поделаешь, если это так.