Мучат в школе. Иван И. Твердовский о том, насколько было непросто снимать кино про подростков-инвалидов

На прошлой неделе на фестивале авторского кино «Полный артхаус» в Челябинске состоялась премьера фильма «Класс коррекции». А уже в воскресенье телезрители могли увидеть это кино по телевизору. Его доля по России составила 13,7 %, а это очень хороший показатель.

«ЮП» поговорила с молодым режиссером картины Иваном И. Твердовским, снимающим на стыке игрового и документального кино, о его полнометражном дебюте, классах коррекции и человеческой жестокости.

Не место, а состояние ума

— Вас уже, наверное, замучили этим сравнением, но «Класс коррекции» выглядит как реверанс «Идиотам» Ларса фон Триера.

— Действительно, я в свое время много пересмотрел фон Триера, очень любил этого режиссера, с нетерпением ждал его новые фильмы. Так что если тут и есть связь, то она абсолютно подсознательного характера. Если мне нравилось это кино, то, видимо, оно просто отложилось в моем мозгу.

— Честно говоря, я весь фильм ждал, что вы в финале разыграете карту с поездом, все-таки у вас картина начинается с трупа на железной дороге и девушки, которая его видит. А как мы знаем по «Анне Карениной» Льва Толстого, такое хорошо не заканчивается. Тем не менее, этого не произошло. Вы это намеренно сделали или интуитивно?

— Мне кажется, совершенно неправильно оправдывать скрытые аллюзии, зрительские догадки. Нужно их всячески подогревать — проходящими поездами, играми на железной дороге, — но совершенно необязательно финал делать таким, как в классической литературе. Хотя в этой истории могла бы быть и такая концовка, как у Толстого, но тогда бы она принципиально погубила  всю структуру фильма, потому что наше кино, в первую очередь, все-таки про сильного человека и какую то космическую силу, которая дается в конце главной героине.

— То есть получается такой немного эффект обманутого ожидания?

— В плане драматургии, конечно. Здесь все ради этого и делается: человек приобретает опыт, и этот опыт переносит его на следующую ступень, на которой он бы не оказался, если бы всего того, что показано в фильме, с ним не произошло. А с ним происходят переживания, которые свойственны каждому человеку. Нам было очень важно показать, что ребята с инвалидностью ничем не отличаются от простых школьников.

— А вы сразу определись с тем, что будете делать трагикомедию?

— Знаете, мне не кажется, что «Класс» — это трагикомедия. Конечно, там есть очень много смешных вещей, много юмора в фильм заложено, но он все равно делался по законам драмы и по ним существует. Перед нами не стояла задача сделать мультижанровую историю.

— Кстати, класс коррекции — это же по вашей логике не место, а состояние ума?

— Да, это отчасти про нас всех. У каждого есть свой «класс коррекции», где нам говорят что делать: например, пиши сценарий про великих патриотов России, в то время как ты хочешь написать про что то другое. То есть в нашей жизни существует огромное количество ситуаций, где нам диктуют какие то правила, чтобы в итоге мы предстали перед специальной комиссией, которую мы можем пройти, а можем не пройти. Это история про жизнь вообще, а не только обязательно про школу.

Внутренняя шутка

— В «Классе коррекции» герои смотрят по телевизору вашу документальную короткометражку «Собачий кайф», которая, как и «Класс», тоже про подростков, играющих в опасные игры. Скажите, это была шутка, самоцитирование или какая то метафора на телевидении?

— Это была наша чисто внутренняя шутка. Изначально хотелось, чтобы по телевизору шло какое нибудь ток-шоу, чтобы в кадре были Петросян или Малахов, в общем, что то ужасное. Я пришел к своему продюсеру Наталье Мокрицкой, а она мне говорит: «Вань, ты вообще знаешь, сколько это стоит?» Я пытался убедить ее, что нам это очень нужно, мы долго спорили, в итоге она сказала, что у нее есть права на фильмы Кирилла Серебренникова и ее мужа Сергея Мокрицкого. Ну я тогда говорю: спасибо, нет, тогда я свой фильм поставлю. Тут ведь еще какая история: креативное кино, которое производится в России, практически не добирается до отечественных телеэкранов. «Собачий кайф» был куплен 18 телеканалами в мире, но ни разу не был показан по российским каналам, даже по каким то маленьким, кабельным. И хотелось эту ситуацию как то обыграть.

Что касается схожести тем «Класса коррекции» и «Собачьего кайфа», то если мы говорим про подростков, то тут не избежать поиска действия, через которое герой может себя выразить. Мне казались эти игры на железной дороге очень символичными: общество настолько загнало этих ребят, что они, чтобы почувствовать себя живыми, ложатся между рельсами.

— Повесть Екатерины Мурашовой, по мотивам которой снят фильм, насколько я знаю, содержит фэнтезийные элементы в духе «Хроник Нарнии» и «Моста в Терабитию». Вас эти элементы смутили больше всего, когда вы взялись за постановку?

— Не только. Дело в том, что мир подростков до 12 лет, который описан в книге, мне не близок. Я очень плохо помню себя в этом возрасте. Поэтому мне было бы сложно работать с таким материалом. Плюс там все-таки рассказ больше про дружбу, нет никаких любовных переживаний. Мне же показалось, что эту историю гораздо важнее проговорить через историю любви. На мой взгляд, это гораздо сильнее работает, особенно если речь идет про более старший возраст. Поэтому мы стали уходить от сюжета Мурашовой.

Что же касается фэнтези, то оно в книге было чисто формальным. Я не увидел там перехода из одного мира в другой. В повести этот процесс не описан. Герои просто уходят за гаражи, происходит какой то «вжииик!», и они уже в волшебном мире. В плане режиссуры там нет какого то связующего элемента. Ну и рассказывать историю про волшебные вулканы, салатовые луга, где персонажи гуляют здоровые, мне казалось необязательным. Это как раз такое заигрывание с темой инвалидности. Не очень честное, правильное и справедливое по отношению к этим ребятам.

— Вы же, кстати, были в классах коррекции, когда собирали материал для фильма. Какие запомнились больше всего или ужаснули?

— Обычно, это один класс. Ребята его, как правило, не покидают. Они очень редко выходят даже на перемену, ни с кем не контактируют, их отдельно кормят — то есть они всячески изолированы. А когда ты начинаешь с ними общаться, то к тебе начинают относиться так же, как к этим ребятам: мы это испытали на собственной шкуре. Полностью меняется отношение. Причем не только со стороны школьников, но и со стороны всех остальных, даже уборщицы. Помню, нас попросили выйти из кабинета, пришла уборщица помыть его, так как через 10 минут должен был начаться следующий урок. И мы прямо со всем классом коррекции сидели около кабинета и лично могли наблюдать, как обычные подростки презрительно относятся к инвалидам.

Это страшно. Ребята с инвалидностью действительно всех боятся, поэтому держатся одной стайкой. Они понимают, что если кто то из нее выйдет, его сразу же облепит такое же количество людей, как у нас в фильме: помните сцену, когда ребята идут по школьному двору, а их пытаются снимать на телефон? Ты все это видишь, понимаешь природу этого отношения и ничего не можешь с этим сделать. А когда сам попадешь в такую ситуацию, вообще ничего не сможешь изменить. Чувствуешь какую то дикую, чудовищную несправедливость. Это ужасно.

Ничего общего

— Следующий ваш проект будет документальным или игровым?

— Не знаю, какой из них раньше выстрелит, тот и будет первым. По-хорошему документальная история, конечно, должна выйти первой. Там очень серьезная тема. Мы начинали делать фильм про смертность в ДТП, а потом все это выросло в исследование природы и психологии русских ментов. Знаете, такая история в духе канала НТВ, но с очень важным бэкграундом. Это какое то счастье, что нам в это наблюдение удалось включиться, что нас пустили такие вещи снимать. Мне все это кажется фантастикой. Понятно, что не всем, возможно, это будет интересно смотреть, но я надеюсь, что это будет увлекательно.

— Вы вообще разное удовольствие получаете от съемок документального и игрового кино?

— Да, тут вообще нет ничего общего. Когда ты снимаешь документальное кино, то думаешь: где мои плэйбек, кресло, монитор, ассистент, группа, буфет? В документальном кино все делается маленькой группой, ты сам должен постоянно ножками топать, с оператором что то искать, и так иногда от этого устаешь. В игровом наоборот: ты весь день сидишь перед монитором, у тебя болит зад и ты хочешь этот процесс как то разнообразить. А за тобой вечно следует группа из 80 — 100 человек, такой караван, поскольку именно он обеспечивает тебе производство. И ты начинаешь скучать по документальному процессу, поскольку документальное кино тем и круто, что там все постоянно в движении происходит.

«Класс коррекции» — драма про чувствительную колясочницу (Мария Поезжаева), которая учится в коррекционном классе, где познает первую любовь, жестокость и ненависть. И. Твердовский, насмотревшись Ларса фон Триера, произвел на свет невероятно мощное кино про то, что отечественная школа любого — даже инвалида — поставит на ноги.

 Ссылка на трейлер: ">http://www.youtube.com/watch?v=iFMEuz5MkIE