«Парижские ночи» старого Челябинска. Два века назад за блуд полагалось бить поклоны

В давней жизни Челябинска хватало самых разнообразных случаев и историй. Перескажу одну из них, сохранившуюся в старых архивных делах.

Этот сюжет несколько необычен для газетных публикаций, поскольку повествует о той стороне жизни, которая обычно не выпячивается. Само архивное дело так и называется — «Дело по факту прелюбодеяния…».

Дворовая девка Гулящева

26 августа 1809 года дворовый человек майорши Акулины Ханжиной Михаил Гулящев привел свою дочь в городническое правление. Рассказал он, что спал ночью в горнице в доме майорши Ханжиной (хозяйки дома не было) и проснулся от звуков мужского голоса в хозяйской спальне. В спальне ночевала его дочь Александра. Услышав голос из спальни, Михаил «по сумнительству взошед во оную, увидав стоящего у постели госпожи ево мещанина Сергея Зюганова в одной рубашке и портах (то есть в нижнем белье. — Г. С.)». Михаил выбежал на улицу, чтобы позвать на помощь и увидел вылезавших из окна спальни «упомянутаго Зюганова и другаго мещанина, Степана Колбина, в одних же рубахах».

Наутро Михаил привел свою дочь в городническое правление, чтобы официальные лица выяснили — с какой целью Зюганов и Колбин проникли в дом и не замышляли ли они какое нибудь злодеяние. Правление приняло заявление и начало разбирательство. Первым делом, конечно же, опросили участников события.

Александра Гулящева показала, что «пустила я в спальную горницу к себе мещан Степана Колбина и Сергея Зюганова, перваго для прелюбодеяния, с которым оное имею немалое время, а другаго по приглашению Колбина…».

Далее она сообщила, что никаких злых намерений у ночных гостей не было. Степан Колбин подтвердил, что он с Сергеем Зюгановым пришел в дом майорши Ханжиной к дворовой девке Александре Гулящевой «не для чего инаго, единственно как только для прелюбодеяния», а потом, испугавшись отца Александры «выскочили в окошко в однех рубахах, а имевшее на нас платье оставили в горнице». Ну и подтвердил, что никакого злого умысла у них с Зюгановым не было.

Мальчика назвали Иваном

А затем следует рассказ Сергея Зюганова, который я приведу почти целиком: «… на 26 е число сего августа в ночное время шедши я по улице в пьяном образе мимо дому госпожи майорши Акулины Ханжиной и услыхал голос из горницы ее Ханжиной мещанина Степана Колбина, который кричал таковыми словами, что кум, поди суда. Куда я пришед под окно к той горнице, и он Колбин звал меня во оную, но я не пошел. В скором же времени выбежали из дому ее Ханжиной во множестве людей, какие именно того не знаю, которые сняли с меня имевшей на мне синего сукна чепан (верхняя одежда типа кафтана. — Г. С.), кушак шелковой и в нем белое полотенцо, шляпу и перчатки и скрылись, куда также мне не известно. А я ушел в дом свой и лег в горницу с женою своею спать».

Позже выяснили подробности. Степан Колбин встретил по дороге Сергея Зюганова и позвал с собой. В качестве гостинца Колбин принес штоф вина (читай — водки), которым Александра Гулящева гостей и «потчивала». По заявлению Александры и Степана, никакого блуда у них при Зюганове не было, и он про их блуд не знал.

Однако ж, каким то образом к моменту, когда их обнаружил отец Александры, мужчины оказались практически неглиже. После их «эвакуации» через окно Александра спрятала оставшуюся после них одежду в печь, но ее отец на другой день эту одежду нашел и отнес в городническое правление. В документе перечислены: армяк, шляпа, перчатки, три кушака, шаровары и сапоги. Вещи признал своими Степан Колбин, и они были ему отданы. Как он сказал при очной ставке: «а по какой причине раздевался я и одежду свою оставил в горнице, о том от много пития вина показать не могу». Проще говоря — пьяный был, не помню…

А еще выяснилось, что «отношения» у Степана Колбина и Александры Гулящевой длились уже три года, и она родила от него мальчика, названного Иваном, которому к моменту описываемых событий исполнился один год. Александре было 27 лет, Степану 19, а Сергею 23 года.

Посадили на хлеб с водой

В конце концов челябинские судебные инстанции решили, что Александра Гулящева и Степан Колбин должны быть подвергнуты епитимье (церковному наказанию), для назначения которого материалы их дела надо отослать в Оренбургскую духовную консисторию. А Сергея Зюганова решено было от дела «освободить», поскольку он твердо заявлял, что в дом майорши Ханжиной не входил, а свидетельствовали о противном люди, сами участвовавшие в рассматриваемом деле. Логика, конечно, весьма странная, но видимо, у судей были свои резоны.

Губернская инстанция подтвердила решение уездного суда и городового магистрата в отношении главных фигурантов, а вот в то, что Зюганов не был в доме Ханжиной, там явно не поверили и предписали держать его под стражей две недели на хлебе и воде, после чего «от дела освободить».

Человеку дня сегодняшнего сложно представить себе те нормы, по которым жили предки. В том числе и о том, что такое епитимья, многие имеют смутное представление. Опишу, какое наказание было наложено на Александру Гулящеву. Епитимью она должна была исполнять под руководством приходского священника: «в первые три года с половиною в свободное от работы время приходить в церковь божию ко всякому молитвословию и полагать, кроме воскресных и праздничных дней, по пятидесяти земных поклонов с молитвою мытаревою… употребляя в среды и пятки сухоядение, то есть хлеб с водою». Еще три с половиной года священник мог налагать на нее обязанность поститься, бить поклоны и читать молитвы, смотря по ее поведению.

И еще немного про место событий. Двор Ханжиных в конце XVIII — середине XIX века располагался на углу Сибирской и Христорождественской улиц. Сегодня это угол Труда и Цвиллинга. А дом, похоже, был тот самый, который снесли три года назад, при расширении поворота с Цвиллинга на Труда. Стоял там зеленый деревянный дом. Кстати, на начало XIX века домов с открывающимися окнами в Челябинске было явно немного.