«Я не убита подо Ржевом». У голода и унижения есть свой горький вкус

 Тысячу раз она могла погибнуть, как погибали миллионы ее ровесников. Но ей выпало счастье выжить. И перед памятью погибших она считала обязанной прожить свою жизнь достойно.

 Смерть на улицах

В семейном альбоме Валентины Михайловны Необутовой сохранилась фотография, на которой ей два годика. Очаровательная смышленая малышка, пребывающая в безмятежном солнечном детстве...Через три года в ее родной Ржев придет война. На всю жизнь сохранится в памяти страшный гул десятков самолетов, бомбивших их дома и улицы.

Ее отец, Михаил Федорович Орлов, строивший электростанции на реках Сибири, с первых дней войны добровольцем ушел на фронт. О том, что с ним случилось, она узнает лишь спустя 70 лет. Воевал он в танковой бригаде, попал в плен, находился в концлагере и погиб в марте 1943 года.

— У меня до сих пор кровь стынет в жилах, когда вспоминаю, как жутко рыдала мама, получив извещение о гибели папы, — рассказывает Валентина Михайловна. — И я плакала вместе с ней. И ничто на свете не могло нас утешить... И было моей маме, Татьяне Александровне, всего 26 лет. Вскоре мы оказались на оккупированной территории. Мы — это я, мама, ее 12-летний брат Саша и бабушка с дедушкой.

По городу шатались банды ошалевших от шнапса немецких солдат. До сих пор перед глазами картина: под ударами прикладов слетают с петель двери. И эти молодчики, гогоча, вываливаются обратно, у каждого в руках узлы, связанные из скатерти. В них — награбленные пожитки. Иногда из дома доносятся истошные крики, потом слышится выстрел: кто-то не захотел отдавать свое добро грабителям...

На улицах города тут и там появлялись виселицы. На груди у повешенного — карточка, на которой написано слово «коммунист». На другой карточке — «партизан», на третьей — «еврей».

На стенах домов висели приказы: «За неповиновение — расстрел, за неподчинение — смертная казнь».

Авиация бомбила город день и ночь. Днем усердствовали немецкие самолеты, ночью — советские.

Во время бомбежек мы выскакивали из дома и вместе с соседями укрывались в окопчике, вырытом в огороде. Однажды во время очередного налета, когда мы бежали в укрытие, маму ранило шрапнелью. И она сказала в отчаянии: «Все, хватит! Больше не будем убегать! Погибать — так дома!» В ту же ночь в окопчик, в котором спрятались соседи, попала бомба. Все они погибли.

 Ужас серых шинелей

— В нашем доме поселились офицеры абвера, — рассказывает Валентина Михайловна. — Как же замирало мое сердечко, когда я слышала топот сапог возвращающихся со «службы» гитлеровцев. Меня ужасало в них все: их непонятная лающая речь, чужие серые шинели. Однажды они устроили застолье и посадили меня с собой. Я была в таком ужасе, что, несмотря на то что была страшно голодной, не притронулась ни к чему! И всякий раз я старалась спрятаться от них. Однажды даже угодила в котел с кипящей водой, который бабушка достала из печки. Я обварила себе ногу. Помню, какая жуткая была боль, когда снимали мне чулочки вместе с обваренной кожей!

В одну из ночей на улице кто-то вырезал около двухсот метров телефонного кабеля, соединявшего немецкий штаб с аэродромом. И тогда из каждого углового дома взяли в заложники по мужчине. Так мой дедушка оказался в застенках гестапо, где его мучили бесконечными допросами и жестокими побоями. Через десять суток его отпустили, но в себя он так и не пришел и вскоре умер.

А однажды я сама чуть не умерла от страха, когда увидела, как немецкие офицеры, которые жили у нас в доме, вывели мою связанную маму во двор на расстрел! Бабушка была вне себя от горя!

Оказалось, что немцы увидели, как их переводчик Василий передал маме какую-то записку. Записку эту мама успела проглотить. И — о чудо! Именно в эти секунды расстрела началась массированная атака с воздуха, это и спасло маму.

Немцы схватили Василия и уехали, а в наш дом угодил зажигательный заряд. Дом сгорел, и мы остались без крова. Лишь многие годы спустя мы узнали, что этот самый Василий был связным комсомольского подполья.

 Расстрел за три картофелины

— Ко всем нашим бедам прибавился тиф. Первой очень тяжело заболела мама. И если бы бабушка не разыскала знакомого еще с довоенных времен доктора, мама бы умерла. Еще не окрепшую после болезни, ее отправили немцы на солдатскую кухню чистить картошку. Ей разрешалось брать домой лишь очистки. Не не забыть той жгучей боли в желудке от этих вареных картофельных очисток, которые приносила мама. Однажды на наших глазах расстреляли женщину, попытавшуюся пронести в такой кожуре три маленькие картофелины. Как-то маме за хорошую работу дали котелок супа, и она попросила брата Сашу отнести его домой. Вечером спросила: «Как, поели?» Но оказалось, что голодный Саша не смог себя пересилить и по дороге выхлебал почти все содержимое...

 Жизнь на третьем ярусе

Не выдержав голода, в декабре 1942 года умирает наша бабушка. Восемнадцать месяцев Ржев был оккупирован гитлеровцами. Предчувствуя свое поражение, в январе 1943 года они собрали оставшихся в живых жителей города, погрузили в холодные вагоны-телятники и, как скот, повезли на запад.

В дороге я заболела тифом. У меня был сильный жар, в бреду я часто просила пить. Мама тщательно скрывала мою болезнь. А иначе меня немедленно бы взяли за руки-за ноги и выбросили из вагона на снег, как это делали с другими больными.

На коротких остановках мама выпрыгивала из вагона, набирала комочки снега, топила их во рту и поила меня, как птенца, изо рта тепленькой водой...

Так мы добрались до концлагеря города Слуцка, что на территории Белоруссии. Стоял он за колючей проволокой, с прожекторами, собаками, которые угрожающе бегали между сторожевыми вышками.

Нас поместили в огромном холодном бараке. Как сейчас вижу этот барак с нарами в три яруса. Нам повезло: мы оказались на верхней полке, и на нас не падали сверху вши. Но зато по ночам одолевали полчища рассвирепевших от голода крыс! Изо всех сил мама прижимала меня к себе лицом, чтобы крысы не могли поживиться моими ушами и носом.

С раннего утра фашисты угоняли маму и Сашу на работу. А меня, крохотное скелетоподобное существо, которое уже не могло ни плакать, ни говорить от слабости, мама прятала в соломе на нарах.

После десяти месяцев пребывания в концлагере нас вывезли в деревню под Барановичами под надзором полицаев убирать хлеб для гитлеровской армии. Полицаи были не лучше фашистов. Если не сказать, хуже... Пытаясь выслужиться перед своими хозяевами, они чинили всем нам неимоверные зверства.

 Клад из школьного двора

И вот наконец Советская армия освободила Белоруссию, и мы вернулись в родной Ржев. И там мы хлебнули нищету в полной мере! От города почти ничего не осталось, кругом были одни руины и пепелища... Нас приютила одна семья, которая и сама-то жила в землянке. Мы выхлопотали продовольственные карточки, потеря которых была смерти подобна.

Осенью 1944 года я пошла в первый класс. Школа наша была полуразрушена. В уцелевших классах окна были полузаложены, поскольку стекол просто не хватало, помещение не отапливалось. Электричества не было. Учились с керосиновыми лампами. Из-за холода в классе сидели в ветхих пальтишках, писали в основном на старых газетах между строк, руки коченели. Учебник был один на пятерых. Зимой, возвращаясь из школы домой, я очень быстро замерзала, и мама уже за квартал слышала мой рев.

Каждый год весной, пока я училась в школе, мы облагораживали территорию вокруг и нет-нет, да и находили в земле человеческие кости и черепа. Дело в том, что в 1942-1943 годах в нашей школе находилось гестапо, где пытали людей. Тех, кто не выдерживал пыток, зарывали тут же, на школьном дворе. Найденные нами кости мы хоронили на воинском кладбище.

 Уроки голода

По счастью, не суждено ей было быть убитой подо Ржевом. Валентина Михайловна Необутова 42 года проработала учителем в сельских школах Челябинской области. За заслуги в области народного образования ей было присвоено звание «Заслуженный учитель школы РСФСР». Вела она английский, немецкий языки и даже биологию. Но главными уроками для тысяч ее учеников были ее уроки мира и добра. Уроки жизни.

Уроки, полученные ею за колючей проволокой. Уроки голода, который был таким же убийцей, как и фашистские солдаты!

По сей день она не может забыть то полуобморочное состояние, когда темно в глазах, кружится голова и земля уходит из под ног. И как зимой ранним утром бабушка поднимала ее, сонную, с постели, укутывала во всевозможные платки и отправляла на немецкую кухню просить милостыню. Она плакала и умоляла: «Бабушка, родненькая моя! Не посылай! Я не буду просить кушать!»

Но бабушка была неумолима. Возвращалась она, как правило, ни с чем. Редко-редко бросали что-нибудь голодной стайке. Да и то лишь для того, чтобы потешиться, глядя, как маленькие голодные «зверьки» дерутся за кусочки хлеба. Чаще всего их прогоняли, обливали кипятком...

В это сравнение, может быть, трудно поверить, но с тех пор ощущение невероятного унижения охватывает ее и сегодня, особенно когда приходится обращаться с какой-нибудь просьбой к нашим чиновникам...

 Фото из семейного архива Валентины Необутовой

Читайте также:

Разглядеть потерянный рай. Более 70 лет он хранит свой, челябинский, кусочек войны...

Хроника оживших героев.  Завтра, 19 февраля, в музее ЧТЗ будет представлена книга о Танкограде

            К 70-летию Победы. Фронтовые письма, словно ангелы небесные, спасали жизни

             Пусть без погон, но я — солдат!  До последнего дня ему снился вкус гнилого хлеба из опилок

             К 70-летию Победы. Челябинские крестьяне собрали 90 миллионов рублей для 150 танков

  Эхо блокадной зимы. Она зубами вгрызалась в мерзлую землю в надежде обрести пищу и выжить

 К 70-летию Победы. В списках не значился

              К 70-летию Победы.  Прадед и его горящий танк

   К 70-летию Победы. Объектив челябинца запечатлел печи Майданека и предчувствие Победы

  В Челябинске живет единственный оставшийся в живых участник парада в Москве 7 ноября 1941 года

             Николая Беха называли заговоренным. 70-летию Победы посвящается