Чехов как концентрат

Молодежный театр открыл сезон пьесой, впервые поставленной в России

— Что ж? Если не дают чаю, то давайте хоть пофилософствуем.

Это реплика Вершинина из «Трех сестер».

В спектакле Молодежного театра «Чеховъ la machine» Антон Павлович принесет Фирсу вместе с табаком еще и чаю, а забытый в 1903 году в заколоченном доме старый слуга радостно пойдет ставить самовар.

Девятнадцать персонажей в поисках автора

Встреча эта состоялась, наверное, уже минимум как годом позже, поскольку 2 июля 1904 года в немецком курортном городе Баденвейлере прозвучали последние слова Чехова: «Jch sterbe” (Я умираю).

А может быть, это не встреча в потустороннем мире, а все произошло раньше, когда больной драматург работал над последней своей пьесой и решал, давать Фирсу пространный монолог или сконцентрировать все в словах «Эх… Недотепа…»?

В пьесе современного румынско-французского поэта и драматурга Матея Вишнека Чехов называет Фирса философом. Драматург Вишнек приглашает на сцены театров, которые возьмутся за постановку пьесы, пару десятков персонажей чеховских пьес и самого Антона Павловича. Они размышляют о прошлом и настоящем, мечтают о будущем и философствуют, четко соответствуя тому, что звучит из уст Пети Трофимова в «Вишневом саде»: «Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем…»

А между тем, между Чеховым и персонажами его пьес осталось, по мнению Матея Вишнека многое недоговоренным, недовыясненным. Вот из взаимных вопросов, упреков, непонимания или благодарности и состоит пьеса.

Есть какие-то отголоски пьесы Луиджи Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора». Впрочем, у автора «Чехова…» есть более близкий предшественник, по отношению к которому Матей Вишнек просто наследник по прямой. Тоже румын, тоже поэт, драматург, ставший французским и вообще драматургом мирового масштаба, тот, от которого ведет начало драматургия абсурда, — Эжен Ионеско.

Достигнет ли высот Ионеско, автор стихов, двух романов и нескольких десятков пьес, написанных на румынском и французском языках, получивший политическое убежище во Франции, ныне пятидесятивосьмилетний литератор, предположить трудно, но его тяга к абсурдизму, как можно судить по пьесе о Чехове, несомненна. И именно в этом он чувствует свою близость к Чехову, чьи персонажи, жаждущие понимания, любви или хотя бы быть услышанными, зачастую сами не способны слышать тех, кто рядом.

Взаимоотношения Чехова и тех, кого он создал, с чьей помощью выстраивал свое осмысление мира, заострены, у каждого персонажа (а их, напоминаю, два десятка) взято то, что коротко и наиболее ярко выражает его суть.

Получается концентрированный раствор: монологи и реплики героев пяти пьес доведены до кипения, напряженность доходит до невыносимости.

Смотреть на это очень интересно. Но — не просто.

Для того чтобы понять, кто есть кто в сменяющих друг друга персонажах, надо бы хорошо или хотя бы приблизительно знать тексты чеховских пьес.

Матей Вишнек — европейский интеллектуал, для которого знание Чехова естественно, как воздух. И писал он на читателя или зрителя, для которого узнавание текста не проблема, а наслаждение.

Для тех, кто в знакомстве с Чеховым ограничился школьной программой, наслаждения будет настолько меньше, насколько больше проблем.

Но у них, возможно, все впереди. И — до бесконечности.

В ожидании «неба в алмазах»

Пока зрители входят в то, что предлагает им драматург (вернее, два драматурга — Чехов и Вишнек), пока вглядываются в лица артистов, большинство из которых исполняют по две-три роли, меняя костюмы и мгновенно переходя из образа в образ, сами артисты, похоже, получают большое удовольствие от своего пребывания на сцене.

Они-то, в отличие от зрителей, по репликам и в целом разбирали под руководством режиссера-постановщика Вячеслава Харюшина и режиссера Александра Черепанова непривычный для себя драматургический материал, осваивали предложенную ими манеру игры.

И многого в этом добились. Задача-то из непростых. Например, народной артистке России Ольге Теляковой выпало счастье (но при этом и очень большой риск) сыграть трех женщин, гениально созданных Чеховым: трагически стареющую актрису из «Чайки» Аркадину, умирающую, как и сам Чехов, от туберкулеза, преданную мужем Сарру из «Иванова», сжигаемую самозабвенной любовью Раневскую из «Вишневого сада».

Ринату Загидуллину достались две роли, совершенно разного плана: доктора Чебутыкина из «Трех сестер» и старика Фирса из «Вишневого сада», Александру Черепанову — Лопахина и штабс-капитана Соленого, Константину Цачурину — Треплева из «Чайки» и барона Тузенбаха из «Трех сестер», Жанне Гуриной — старой няньки из «Трех сестер» и эксцентричной Шарлотты Ивановны из «Вишневого сада», Вячеславу Косареву — Прохожего из «Вишневого сада» и малютки Бобика из «Трех сестер», Александру Зайцеву — доктора Львова из «Иванова» и не появившегося у Чехова крупье из казино в «Вишневом саде», где, как предполагает Вишнек, просадила деньги Раневская…

Тем, кому достался лишь один персонаж, не легче, тут уж надо выдавать объемный образ, а места и времени не больше, чем у других. В этом сложном положении Екатерина Филимонова, Юлия Миневцева, Наталья Чиликина — Ольга, Ирина и Маша Прозоровы из «Трех сестер», Андрей Гаврилюк — доктор Астров из «Дяди Вани», которого принято считать наиболее ярким выразителем мыслей Чехова, и Денис Филоненко, весьма деликатный в роли Чехова.

Театр выбрал сложную современную пьесу, достойную того, чтобы с нее началось знакомство молодого человека и с классикой, и с новыми формами (ведь многие из юных, пусть неосознанно, но чувствуют, как чеховский Треплев: «Нужны новые формы!»).

Театр отдал новому спектаклю своих лучших мастеров: художников Антона и Елену Сластниковых, музыканта Анну Розенберг, художника по свету Александра Скрыпникова. Они нашли и передали ту атмосферу, располагающую к раздумью, которая так адекватна чтению Чехова.

Чего хочется? Чтобы зрители Молодежного театра (не все, конечно, а хотя бы те, что склонны к гуманитарным наукам), посмотрев спектакль, попытались прочитать пьесы, персонажи которых прошли перед ними.

И — пошли и посмотрели еще раз.

Но это я размечталась. Не знаю, будет ли это.

Чеховские герои порой с надеждой восклицали: «Если бы знать, если бы знать»...

фото Владлены Шваб