Проза жизни

Что происходит с современной русской литературой?

В отечественной книжной индустрии намечаются серьезные изменения. Два крупных издания «Эксмо» и АСТ сливаются в одно. «ЮП» поговорила с доктором филологических наук, профессором Челябинского государственного университета Мариной Загидуллиной о книжном бизнесе в России, культуре чтения и о том, как обстоят дела у нас с литературой на Урале.

Мешает классический багаж

— Недавно федеральный журнал «Афиша» посвятил один из своих номеров такой теме, как «Россия на экспорт». Ее смысл можно сформулировать следующим образом: нужна ли наша культура кому-нибудь за рубежом? Как выяснилось — не особо. Особенно драматично ситуация складывается в отношении литературы. Романы Михаила Шишкина неплохо расходятся в Германии, а Акунина, Пелевина и Лукьяненко — в Англии и Америке. Но о большом успехе речи не идет. Почему, как вы думаете, мы не можем «конвертировать» наших писателей в западную (прежде всего) культуру?

— Мне кажется, главная причина — это языковой барьер и недостаточное количество переводной деятельности. Потому что, если бы того же Пелевина переводили «сиюминутно» (книга за книгой) на другие языки, он мог бы запросто занять свое определенное место. На мой взгляд, очень многие российские романы по качеству не уступают западным. Хотя они, конечно, другие.

Почему мы не можем дать миру писателя, который произвел бы потрясающее впечатление в современной культуре? Мне кажется, этому несколько мешает наш классический багаж, потому что у всего мира Россия ассоциируется, прежде всего, с Толстым и Достоевским. Зарубежные читатели думают, что их вряд ли кто-нибудь «переплюнет», поэтому не торопятся знакомиться с современными русскими писателями.

— Получается, это одновременно наша сила и наша слабость?

— Не слабость — скорее, помеха. Слабостью это не назовешь. Очень хорошо, что сейчас я могу купить Достоевского практически в любом магазине какого-нибудь малюсенького французского или немецкого городка. Это, разумеется, льстит национальному самолюбию. С другой стороны, как пробиться современному русскому автору на этом рынке — непонятно. Например, писатели диссидентского толка, которые имели определенный успех в прежние времена, читались, прежде всего, как исторические свидетели. Они описывали реалии нашего тоталитарного государства без цензуры. Поэтому их все читали. Как нон-фикшн. Грубо говоря, Эдуард Лимонов как писатель был никому не нужен. Он был нужен как живой свидетель тех событий. Сейчас, как мне кажется, такого интереса к нашей стране нет.

— Как бы мы могли «продвинуть» себя в мире? Мы могли бы экспортировать исторические романы о нашем государстве. Почему у нас сейчас в России исторический роман в таком фаворе? Все хотят знать что-то об истории. То же самое и мировой читатель. Но мы же этого не делаем. Если говорить обобщенно, проблема в том, что в России так и не сформировался профессионал-промоутер — человек, четко разбирающийся в рыночной конъюнктуре и умеющий продвигать товар в условиях этой конъюнктуры. Пока таких профессионалов нет — нет и места нашей литературе в западном мире.

— Вы обмолвились о Пелевине. Лично у меня, когда я читаю Виктора Олеговича, складывается впечатление, что это совсем не переводная история. В силу семантики языка и менталитета. Вам так не кажется?

Наоборот, мне кажется, что в последнее время Пелевин все сильнее становится международным писателем. Его последнее произведение — S.N.U.F.F — и вовсе «открыто» интернациональный роман. Хотя, понятно, что его интереснее читать русским. В книге очень много остроумных «фишек», которые привязаны к российскому менталитету и могут быть непонятны представителю другой нации.

— В этой ситуации насколько, как вы думаете, адекватно способны «считывать» наши культурные коды заграничные читатели?

— Настолько же, насколько мы их коды считываем. Мы очень многих зарубежных тонкостей не чувствуем, а они — наших. И с этой точки зрения книга, которая задевает любого, преодолевая кодовый барьер, становится интернационально значимой.

Мне кажется, что у нас множество текстов, которые прекрасно бы читались на английском языке. Просто ощущается нехватка переводов и правильной дистрибьюторской издательской политики. Вместо этого издательства заняты другими важными проблемами. Например, два крупных игрока книжного рынка — «Эксмо» и АСТ — недавно объединились.

— Получается, сейчас возникнет монополия на книжном рынке?

— Конечно, возникнет. «Эксмо» — тяжеловес. Довольно консервативная питерская компания, которая имеет свой взгляд на книжный бизнес.

Если бы сейчас пришел какой-нибудь талантливый человек, он бы вполне мог сделать бизнес на русских авторах за границей. Однако, как уже было сказано, тут надо понимать, как правильно продвигать. Надо быть настоящим продюсером, промоутером. Кто и где у нас этому учит? Никто и нигде. У нас есть целые отделения книгоиздательства в Москве и Петербурге. Несколько раз я общалась с их выпускниками. Они не были довольны своим образованием. Как у нас издать книжку, про это еще могут рассказать. А как ее распространить, как ее правильно преподнести — догадайся сам. Поэтому в ход подчас идут большие деньги, достаточно топорно сделанный продакт-плейсмент (скрытая реклама) — то, что читателя только может отпугнуть.

Качество неуклонно растет

— Что еще было бы интересно обсудить, так это то, как у нас обстоят дела с массовой литературой. По словам заместителя главного редактора журнала «Знамя» Натальи Ивановой, совокупный тираж книг Дарьи Донцовой составляет 15 миллионов экземпляров. Это при населении страны в 143 миллиона людей — довольно весомая цифра. При этом уровень массовой литературы... Ну вы бы как, например, его оценили?

— Знаете, во-первых, я не уверена, что у Донцовой 15 миллионов, потому что у Марининой уже в 2002-м был 31 миллион. Мне кажется, Донцова переплюнула Маринину по популярности. Возможно, цифры неточны.

Если же говорить о качестве массовой литературы, несомненно, тот, кто читал Донцову, знает, что там много небрежностей, элементарной неотредактированности текста, когда герой с одним именем вдруг в середине повествования превращается в героя с другим. Понятно, что при такой станковой, конвейерной работе это закономерный результат.

Я считаю, что к массовой литературе не должен применяться критерий того же качества, что и к литературе высокой. Чтение высокой литературы — это труд, работа. У тебя должны включиться мозги, эмоции. Ты должен читать через «не хочу» огромный философский монолог, длинный текст без единого диалога или что-то в этом духе. У массовой литературы совершенно другие задачи. Она лежит не в сфере насыщения нашего интеллекта, философского представления о жизни, а в сфере нашего развлечения и отвлечения. Никто не может сказать, что каждая секунда его жизни — это тяжелый интеллектуальный труд. Любому требуется развлечение и отвлечение…

— Просто есть массовая литература совсем ширпотребная, а есть уровнем повыше…

— Согласна, если мы перейдем на критерии оценки массовой литературы, там тоже есть своя шкала. От совсем топорной работы до работы приличного, беллетристического уровня. Однако ты никогда не догадаешься, что такое хорошая беллетристика, пока не прочитал совсем плохую книжку. Это великая мысль Белинского, которую, на мой взгляд, надо помнить всем, кто имеет отношение к культуре. Культура — это ландшафт. Когда гора стоит и не понятно, где у ней подошва — это не ландшафт. Ландшафт — это холмы, горы, долины, болота, провалы и так далее. И только в этом многообразном «биогеоценозе» рождаются настоящие вершины. Дайте условия и для топорной работы тоже. И если топорная работа нашла своего читателя, значит это кому-нибудь нужно.

— А как вам кажется, качественной беллетристики сейчас меньше в России или больше?

— По количеству трудно определить. Но по личным ощущениям качество неуклонно растет. Потому что пишут все. Уже даже среднестатистический человек может сесть и написать роман.

— То, что мы одна из самых пишущих стран — это факт. Но почему мы так много пишем? Может быть, тут замешаны какие-то проблемы с коммуникацией?

— Я думаю, что это просто одно из самых ярких полей самовыражения. Легче всего выразить себя в слове, все-таки мы — словесная культура. Понимаете, выразить себя в видео я тоже могу, но это требует гораздо более серьезных технических усилий. А писать меня научили в школе. Это, кстати, еще Гончаров говорил в «Обыкновенной истории»: человек выбирает писательство, а не живопись, потому что это не требует серьезных усилий, тяжелого труда.

С этой обывательской позиции, конечно, писательское мастерство доступно каждому. И мне кажется, что это хорошо. Почему нет? Конечно, с одной стороны уровень книжной культуры падает. Но с другой — если все пишут, значит в этом есть потребность.

Также в литературе есть понятие накопленности потенциала. Владимир Сорокин об этом еще в 80-е говорил: мол, ребята, мы уже написали все, что можно. Мы стали ремейкистами собственной литературы. На самом деле у многих людей есть потребность быть причастным к писательству. Поэтому они садятся и пишут. Ежегодно в премии «Дебют» принимают участие 50 тысяч соискателей. Это огромная армия! Все пишут. И это хорошо.

— Тем не менее, при нынешних возможностях Интернета, когда каждый может выложить свои опусы в сеть, не сложнее ли в этом болоте становится найти какого-нибудь нового потенциального Достоевского?

— Помнится, что и Достоевского трудно было «найти» в свое время. Всегда была проблема выделиться из толпы.

Если же говорить о проблеме затерянности в огромной массе, она, конечно, есть. Сайты типа «Стихи.ру» или «Проза.ру» — это в каком-то смысле ад. Никакой Вергилий не проведет вас по его кругам. Представить, что можно на этих ресурсах выложить текст и собрать 10 тысяч читателей — наивно и смешно. Поэтому — да, в этом плане найти талантливого писателя очень трудно. Однако существуют различные премии, журналы. Конечно, в толстых литературных журналах есть свои субъективные критерии. Но ведь Наталью Ключареву нашли. Выделили ее из прочих молодых авторов. Все равно новые имена появляются постоянно. Хотя, безусловно, есть огромное количество людей с очень хорошим писательским потенциалом, которые, пережив неудачу с первым произведением, угасают. Есть, впрочем, и другие примеры — Ирина Денежкина. Ее первая книга произвела фурор. Ее называли Франсуазой Саган наших дней. Однако ее первая книга стала последней. Поэтому — видите, с одной стороны можно помочь юному писателю пробиться, но окажется, что в никуда.

А сколько прозы лежит!

— Понятно, что один из самых популярных видов современной русской литературы — это фантастика и фэнтези. На ваш взгляд, только ли одним эскапизмом — бегством от действительности — руководствуются люди, которые читают эти жанры?

— Мне кажется, что эскапизм не совсем точное определение потребности людей, читающих эту литературу. Я думаю, что для большой части людей интересно вычитывать в чужом и странном что-то свое. То есть когда они видят отражения каких-то ярких явлений своей жизни в кривом зеркале фантастики, то глубже начинают понимать действительность. Через остранение (от словосочетания «сделать странным») у человека включаются тысячи рецепторов. Он начинает думать по-другому. Это что-то типа шока, когда надо вывести человека из обыденного состояния. А это можно сделать с помощью фантастики и фэнтези. Когда-то фильм «Матрица» произвел неотра-
зимое впечатление на публику именно ударом по стереотипам.

Есть и другая сторона. Фэнтези — это не столько эскапизм, сколько возможность моделирования будущего. Иногда отрицательного, иногда положительного. Разные же варианты есть.
И вот это модельное мышление... Где ему еще реализовываться? Должна быть какая-то ниша, где люди могут его осуществлять. И фэнтези для этого идеальная площадка.

— Напоследок не могу ни спросить о том, что у нас сейчас происходит с литературой на Урале? Сохранились ли какие-то школы, традиции?

— Урал — это яркая литературная часть нашей страны. Это и Пермь, и журнал «Урал» в Свердловске, и поэт Виталий Кальпиди в Челябинске. Особенно выделяется драматургия. Наглядный пример — школа Николая Коляды. Но есть и масса других примеров.

Уральская проза в то же время все еще ищет тонкий баланс между массовым и высоким. Роман «2017» екатеринбургской писательницы Ольги Славниковой тому подтверждение.
Что касается поэзии, то тут мы вообще впереди планеты всей. Вышел третий том антологии современной уральской поэзии, которую выпустил южноуралец Кальпиди. Масштабный фестиваль «Слова Нова» в Перми. Мне кажется, что у уральской литературы красивое будущее, если она найдет грамотную поддержку у администрации, ведь потенциал есть. Я беседовала с Виталием Кальпиди — он утверждает, что хоть сейчас можно выпускать 12 томов только поэзии, на самом деле и больше. А сколько прозы лежит! Причем приличной. Здесь нужна добрая воля министерства культуры и понимание стратегической роли таких инициатив.

Евгений Ткачев