Подранки

4 Мая 2010
Подранки

Эти семейные истории передаются из поколения в поколение...

Эти семейные истории передаются из поколения в поколение. И дети, внуки, а теперь и правнуки, даже никогда не видевшие своих погибших в Великой Отечественной предков, испытывают необъяснимую боль от воспоминаний, которые живут и будут, наверное, жить всегда. Потому что самая стойкая и долговечная — это память сердца.

Ольга Ивановна Тибелиус своего отца Ивана Савельевича Макаренко никогда не видела — она родилась, когда отец уже воевал на фронте. Но он для нее — вечно живой. Ведь мать, Клавдия Григорьевна, так много о нем рассказывала, что образ в детской памяти обрел реальные очертания. Как и мать, дочери Неля и Оля все время ждали, что однажды раздастся стук в дверь…

Клавдия Григорьевна получила похоронку в феврале 1944 года, а письмо от Ивана Савельевича, датированное мартом, пришло гораздо позже. И еще: в похоронке значилось, что Иван Савельевич погиб в боях за белорусскую деревню Яново Хотинского района, а жители Яново, отлично знавшие ветеринарного лекаря, хором утверждали, что, когда хоронили убитых, «Савельича среди них не было». Клавдия Григорьевна так и умерла, до конца не поверив, что Вани больше нет, и сомнения эти оставила в наследство дочерям. Те, побывав в Яново, взяли по горсточке земли с нескольких братских могил и подсыпали к холмику материнской могилы. Фотографию на памятник тоже поставили общую: где родители, молодые и красивые, еще вместе. Поставили с надеждой, что хотя бы «там» любящие души наконец встретятся и успокоятся.

А недавно внуки и правнуки Ивана Макаренко развязали узел сомнений. С помощью Интернета выяснили, что есть в Белоруссии неподалеку от Яново еще одна деревня с таким же названием, только в Быховском районе. И выяснилось, что именно в этом Яново и был убит их дедушка в числе 212 бойцов 380-й стрелковой Орлов-ской дивизии 1262-го стрелкового полка, где воевал Иван Савельевич Макаренко. Отыскали страшный документ, свидетельствующий о том, что Яново несколько раз переходило от наших к немцам и наоборот, что трупы павших «предать погребению не представилось возможности».

А поскольку похоронки писались позже, скорее всего, писарь перепутал даты, написав постфактум вместо марта февраль. Вот и получилось, что похоронка датирована февралем, а Иван Савельевич, чье имя в списке погибших стрелков, успел черкнуть домой в первые дни марта. О судьбе останков никто и ничего не знает, документов никаких нет.

— Страшная правда, — волнуется, рассказывая об этом, Ольга Ивановна. — Но сегодня мы хотя бы узнали, как все произошло. Скорее всего, тела растащили голодные по весне волки — их тогда, вспоминают старожилы, развелось огромное количество. И мысль о том, что не осталось от отца даже косточек, что он не предан по-христиански земле, никогда не даст нашей семье покоя.

Ольга Ивановна была совсем ребенком в те годы, но и у нее была своя война.

— Детства-то не было, — говорит она. — Я росла с мыслью, что легче умереть, чем жить. Запуганные, униженные, голодные, замерзающие в подвалах и землянках даже после войны. А сколько животного страха, ужаса, когда в сарай, где мы все прячемся, заглядывает немец с автоматом и дает очередь по ногам!

Позже Клавдия Григорьевна расскажет ей, как пули прошили ожидавшую ребенка ее сестру, как две другие, младшие, несли раненую роженицу к поезду, который отправлял пленную рабсилу в Германию. Так и умерла будущая мать, истекая кровью. А двух других сестер погрузили в разные вагоны: одну купил помещик из Кенигсберга, а другую, ехавшую в последнем вагоне, отбили партизаны. С ними и ушла девушка в отряд, партизанила до самой Победы.

Расстреляли на глазах деревни и дядьку. Когда здесь убили одного немца, жителей выстроили в шеренгу и попросили рассчитаться на сто. Девяносто девять убивали, сотому оставляли жизнь. Дядька был девяносто девятым, сотым — его племянник. И он поменялся с ним местами. Дядя был женат на еврейке, у него было двое детей. И когда их всех уничтожили, он искал смерти сам. И случай представился…

Семья Макаренко тоже висела на волоске, ведь все знали, что Иван Савельевич коммунист. Но никто не выдал Клавдию Григорьевну с детьми.

— Вся деревня, — вспоминает сегодня Ольга Ивановна Тибелиус, — была потрясена не одним страшным случаем. Среди немцев встречались настоящие садисты. Могли взять малыша за ножки и, размахивая тельцем, разбить его головку о стенку. Один потешался, расстреливая поросят. И когда двое мальчишек бросились спасать их — одного застрелил. Услышав выстрелы, выбежала из дома мать, валялась в ногах, чтобы не убивал второго. Страшно вспоминать, что он с ней сделал, а потом заставил закопать еще живого ребенка…

Ольга Ивановна не может вспоминать об этом без слез. Ее сестра Нелли Ивановна, собираясь в редакцию, не смогла найти сил из-за поднявшегося высокого давления. Она помнит, как родилась в 1942 году в марте ее сестра Ольга. В избу, где мать рожала, тогда угодил снаряд и разрушил целый угол. Холод, ветер. Положили новорожденную девочку на заслонку да в русскую печку, чтобы не простыла и не замерзла. А мама с трехлетней Нелей ходила потом на речку, чтобы стирать в мартовской ледяной воде тряпки вместо пеленок.

Обе сестры мучаются сегодня мыслью: сколько же пережили такие, как они, дети войны, но ни к какой категории пострадавших государство их не отнесло. «Может, наконец кто-то вспомнит и о нас, подранках? — с надеждой спрашивает Ольга Ивановна. — Ведь не забыты блокадные дети, малолетние узники фашистских концлагерей, а нас, которых убивали, над которыми издевались, как не было. Хоть бы какие-то льготы правительство дало пострадавшим — они это за-служили…»

Война для детей погибшего Ивана Макаренко продолжалась долго. Ни дома, ни хозяйства фашисты не оставили. И мыкались Клавдия Григорьевна с дочками, пока не приехала из Германии сестра Надя и не увезла всех с Могилевщины на Урал, где ее саму приютила свекровь.

Но и здесь, на Урале, было несладко. Никто не ждал Клавдию Григорьевну. И стояла она с протянутой рукой, собирая подаяние. Как ни странно, спасла всех Неля-Нелюся, написавшая о всех бедах в Кремль, товарищу Сталину лично. Как случилось, что письмо возымело действие, сестры не понимают и сегодня. Но Клавдии Григорьевне неожиданно после этого выделили комнатку в бараке, назначили пенсию за погибшего мужа, помогли устроиться на работу и выдали детям школьные формы. А чтобы они смогли учиться, отменили плату за учебу, которая тогда была.

Эти воспоминания — из прошлого. Дети Ивана Макаренко выросли, выучились. И Клавдия Григорьевна жила потом в достатке, и сегодня нет у сестер особых материальных проблем. Но почему прошлое не отпускает? Почему ищут сведения о дедушке внуки, а правнучка написала по этому поводу стихи? Почему так остра боль от воспоминаний?

— Шестьдесят пять лет нет войны, — говорит Ольга Ивановна, — а раны до сих пор не залечены. Они ноют не только к непогоде, они в нас — детях, у которых не было детства, — навсегда. До сих пор ощущаю унижение от бессилия, чувство животного страха, голода, холода. Стыд от того, что мама, учитель по образованию, стоит с протянутой рукой, чтобы спасти своих девочек от голодной смерти. Страх от того, как бросаюсь под вагон, чтобы урвать кусок пакли, — ее потом жгли и грелись. Вкус лапунов из мерзлой картошки, которую выковыривали ногтями из политой кровью земли, супа из крапивы, лепешек из лебеды.

Это нельзя забыть. И это не должно быть забыто. Это просто никогда не должно повториться.

ЛИДИЯ СТАРИКОВА

P.S. Вчера позвонила Ольга Ивановна, поделилась: единственное сохранившееся фото отца она отправила для участия в акции «Помни меня»...

Поделиться

Публикации на тему
Новости   
Спецпроекты