Куда ведет нас внутренняя тяга

Сможем ли мы построить «социализм» в отдельно взятом регионе

Каково наше будущее? Кто-то идет с этим вопросом к гадалке, кто-то заглядывает в гороскоп, кто-то прописывает себе четкий жизненный план. А как увидеть будущее региона? И не на год, пять, десять лет… Как заглянуть, например, за полувековой рубеж?

Футурология — модное направление. И хотя на Южном Урале не так много ученых, которые были бы полностью погружены в исследование будущего, немало специалистов в различных отраслях так или иначе в своих работах приоткрывают эту завесу. «ЮП» запускает серию материалов о будущем Челябинской области: экономическом, социальном, политическом и культурном.

Сегодня гостем нашей редакции стал кандидат философских наук, политолог Андрей Лавров. Выпускник легендарного философского факультета Московского государственного университета, он  еще в начале 90-х годов прошлого века одним из первых на Южном Урале начал системно заниматься и преподавать в высшей школе такие дисциплины, как культурология, политология, регионалистика. Сегодня его опыт позволяет судить не только о современных общественных процессах, но и заглядывать в будущее.

Городские станут деревенскими

— Мы живем в большой стране. Но я вот даже за собой замечаю, как иногда забываю, что в названии нашего государства есть такое слово как «федерация». Есть ли реальные черты федеративности у нас, какое ее будущее в России?

— Вполне нормальное «затирание» данного слова. Ведь исторически мы не федерация. Мы империя. Федерация работает у нас только по отношению к национальным республикам. Кавказ, Башкортостан, Татарстан и прочие национальные анклавы.

На уровне иных субъектов федерации у нас федеративности практически нет. В американской системе мы наблюдаем разные законы в разных штатах. То есть у них есть сравнительно небольшое количество общефедеральных законов и очень много законов отдельных штатов, причем они могут быть кардинально различны. У нас такое есть? Нет. Они у нас все калькированы. Регионам для иного подхода не дано ни властных полномочий, ни финансовых возможностей.

В чем объяснение? Русская ментальность не держит середину. А федеративность — это середина, трезвость, умение уступать в чем-то главном нациеобразующем и одновременно отстаивать свое региональное своеобразие. Мы же либо строим вертикаль с тотальным подчинением центру, либо идем вразнос, пестуя идею собственной Уральской республики.

— А научное сообщество должно эти процессы подмечать и направлять их в нужное русло. Правильно я понимаю?

— В этом смысле мне близка позиция Галича. Я боюсь людей, которые говорят, что знают, как надо. Я знаю, как не надо. Если я наделен властью, то я принимаю решения и отвечаю за то, что делаю. Если я этой властью не наделен, то советовать со стороны, как нужно делать, не буду. Но сказать: то и то делается неправильно, что так делать нельзя, что так больно людям, это мое право.

— И власть слышит и реагирует?

— Власть не реагировать не может. Как она реагирует — другой вопрос. Чем чаще говорить власти, что она что-то делает не так, тем более аккуратной она будет. В этом я уверен абсолютно.

— Ты известен как эксперт с 90-х годов. Реакция власти на советы, как делать не надо, со временем изменилась?

— Думаю, что она стала сильнее. Только не нужно думать, что это заслуга власти. Просто изменилось информационное пространство вокруг. Ты же понимаешь, как происходило движение информации в 92-м году и что мы наблюдаем сегодня — количество каналов, скорость... Все изменилось. Сейчас больше возможностей, поэтому и власть реагирует быстрее. И процесс будет ускоряться. Это общемировая тенденция.

— В 90-х годах в политику чаще всего играли бывшие комсомольские работники, которые оказались чуть подвижнее, чем их старшие товарищи. В нулевые элита расширилась за счет эффективных управленцев, технократов. Они еще пока на коне. А кто идет за ними? По поводу «качества» молодых людей, заявляющих о себе как о политиках, возникает много вопросов.

— Это не вопрос, а ужас. Я вижу два типажа среди тех, кто позиционирует себя как молодые политики. Один можно наблюдать на Селигере. Перед нами люди, которые откровенно и честно говорят, что идут во власть не для того, чтобы что-то делать для государства, для общества, а единственно для того, чтобы делать карьеру. Исключительно для себя. По сути, это худшее, что можно себе придумать. Мне кажется, что в юности человек должен быть романтиком.

Вторая часть — это оппозиционная молодежь в политике. Там много искренних людей, и этим они мне в какой-то мере нравятся. Но они абсолютно не готовы к постоянной нудной политической работе с населением. Они замкнулись в своем маленьком мирке, в Интернете, а всех остальных считают за быдло, зомбированное телеящиком. Но все равно они мне нравятся больше. Может, нравятся лишь потому, что, извините за грубое слово, мочатся против ветра?

— А очень хотелось бы, чтобы они делали это в уборных. Может ли возникнуть какая-либо третья сила? Сейчас, насколько я понимаю, большая часть молодежи вообще сторонится политики.

— Мне вообще кажется, что нормальное общество то, где большинство людей сторонится политики. Когда все общество политизировано — означает, что оно нездорово. Так было в 90-е. Тогда общественный адреналин плескал через все поры.

Откуда берутся адекватные политики в стабильном обществе? Как люди приходят в политику на Западе? Как в систему муниципального управления. Вот надо управлять своим городом, и на решение задачи призываются люди. Некоторые из них потом растут выше. Я не убежден, что такое у нас сложится, потому что, считаю, что нет у нас никакого местного самоуправления, есть лишь показушная система. Но я вижу его зачатки, не всегда здоровые, но они есть. Можно назвать это эффектом Химок. Огромное количество представителей среднего класса — мамашек, которые, пока папы работают, гуляют с детьми и говорят: нам не нужно здесь вот это, а нужно вот то.

— Может ли общество сформировать заказ на формирование будущей политической элиты? Даже не в общероссийском плане, а на уровне региона.

— Думаю, пока нет. В Челябинске точно нет. Вот ты как-то правильную вещь сказал, что видел реальное самоуправление в деревнях. Да, оно может и должно быть в общинах. В крупном разрозненном Челябинске я не вижу у людей внутренней тяги и потребности в этой общинности.

— Сейчас наблюдается тенденция отъезда среднего класса из города в деревню. Уезжая из большого города, они привнесут суетливость в деревню или вольются в ее уклад?

— Думаю, они там создадут совершенной новый тип общинности. Общинность пригородов. Процесс такой происходил уже в Америке, когда в начале все переехали в небоскребы, а после 40-х годов происходил массовый отъезд среднего класса на окраины. Именно там для человека становится принципиальным, кто его соседи, что творится на его улице, ведь он эту улицу воспринимает как свою.

Центры притяжения

— Уверен, что движение невозможно без идеологии. В любом деле. Можно ли создать в отдельно взятом регионе, не скатываясь в сепаратизм, движуху, которая приведет и к социальному благополучию, и  к экономическому процветанию, и  к политической стабильности?

— Без элементов сепаратизма нельзя. Ведь ты хочешь построить «социализм» в отдельном взятом регионе. Давай опять вспомним о федеративности. Она без элементов сепаратизма не бывает. Есть ли сепаратизм в США? Совершенно четко —  есть. Штат Юта с мормонами сказали — нет алкоголя у нас в штате — и его нет. А в других штатах с этим все в порядке. Но это не приводит к развалу страны.

Если говорить об уральской идентификации, то, к примеру, писатель Алексей Иванов говорит, что наша главная идентичность — это труд. Мы самый индустриализированный регион мира. Мы работаем, и за счет нас живут другие регионы. Можем строить на этом свой «социализм».

А вообще, если говорить о долгосрочном прогнозе, то движение региона будет происходить в канве общероссийских и общемировых процессов. К примеру, у нас совершенно четко будет наблюдаться рост и усиление городских агломераций, различного рода слияния.

— То есть относительно Копейска и Челябинска уже запрограммировано, что это одно целое?

— Это совершенно бесспорно. Будут люди это решать на референдумах или нет, не имеет никакого значения. История уже решила за них. Кстати, центростремительные силы уже захватили и тащат к Челябинску и Коркино, и даже Еманжелинск. Все, что подальше, будет постепенно переходить в статус мини-городов в 3 тысячи жителей, некие сельхозцентры, логистические перекресточки…

Тут возникает другой вопрос: а сам-то Челябинск выживет как самостоятельная единица или он вольется куда-нибудь? Мы ведь о долгосрочном прогнозе говорим — на десятки лет вперед. Ответ подсмотреть можно за границей. Берем территорию по побережью Атлантического океана от Нью-Йорка до Бостона, совершенно точно —  через 50 лет это будет один город. У нас процессы схожие. И сейчас в Челябинске много людей, которые ездят работать в Екатеринбург. Он притягивает большими зарплатами, большими возможностями. Там, где выше зарплаты, где сосредоточение политической жизни — там будет центр притяжения.

— Но политика вещь нестабильная. Сегодня центр политической жизни — Екатеринбург, а завтра — какой-нибудь другой город…

— Все может быть. Но пока я вижу тяготение к Екатеринбургу. Хотя, ты знаешь, это не мой город, мне он не нравится.

Кстати, в свою очередь Челябинск может совершенно четко претендовать на расширение в сторону Курганской области. Но есть одно «но». Несамостоятельны наши элиты в принятии подобных решений и даже в борьбе за них. Все это решается в Москве.

Уральское лобби

— Ожидать ли усиление местных элит.

— Я думаю, за этим будущее. Хотела бы федеральная власть этого или нет, будет сопротивляться или нет, это ход истории. Сегодня общество очень многие функции передает на местный уровень. Если мы не скатимся в сырьевой придаток, чего не хотелось бы, а государство, нация и культура сохранятся, пусть в очень измененном виде, роль регионов будет только увеличиваться.

— Можно предположить, что в результате роль региональной элиты начнет усиливаться и в федеральной политической повестке?

— Да. Более того, думаю, для этого есть неплохие возможности именно у уральской региональной элиты. Под ней я подразумеваю элиты Екатеринбурга, Челябинска, в какой-то небольшой части — Тюмени.

Возьмем движение «Славим человека труда». Оно зародилось на Урале совсем не случайно. Я выше говорил, что труд — это основная ценность, скрепляющая идентичность Урала. Это движение имеет все шансы перейти на федеральный уровень и влиться на равных в существующую политическую структуру или стать отдельной партией. Лейбористская партия — это серьезная идеология, тем более в России. Как итог: кадровый резерв они будут черпать здесь, и это возможность для уральской элиты выйти на федеральный уровень с другой повесткой, претензиями и, может быть, требованиями.

— Да и сегодня уральское лобби в Москве весьма серьезное…

— Да, и причем оно самое разное. И экономическое, и политическое, и культурное. А в краткосрочном и долгосрочном прогнозе оно имеет все шансы усилиться.

Вопрос не войны, а демографии

— Близость государственной границы как может повлиять на будущее южноуральского региона?

— Крайне негативное и опасное это влияние. Вообще, есть такая теория «вызова-ответа». Согласно ей на границах собираются наиболее сильные и лучшие. Но мне кажется, что эта теория больше присуща Калининградской области, поскольку там граница с Европой, а у нас граница совсем с другим миром. Меня лично пугает азиатская система управления. Я все-таки сторонник европейской — со свободой личности, пусть хотя бы провозглашаемой, а не достигаемой.

— Пока мы видим, что Казахстан является достаточно эффективным буфером между нами и непредсказуемыми силами Азии. Во всяком случае, с ним можно договариваться.

— Слава Богу, пока можно. Но это ненадолго. Это заслуга той элиты, которая с трудом, но сдерживает этот котел. У него жуткое подбрюшье, вплоть до Афганистана. Казахские элиты сдерживают эти силы вопреки настрою и тенденциям всего азиатского мира. А стало быть, он их сметет. Кстати, это не единственная наша пограничная зона. Мы на пути дальневосточных тенденций. А Дальний Восток через  50—70 лет будет китайским — это не вопрос войны, это простая демография.

— Еще каких-то 5—7 лет назад, слушая вздохи москвичей, как им тяжело от мигрантов, я улыбался думая — ассимилировать можно кого угодно. Сегодня у нас идет существенный приток нетрадиционного для Урала населения. Процесс ассимиляции стоит в сторонке.

— Тенденцию сломать не получится. Ехали и будут ехать. И с каждым годом все больше и больше. Свою демографию мы никак не исправим. Сколько бы мы ни старались, к сожалению. А насчет ассимиляции в мире есть два подхода — плавильного котла и мультикультурного общества. И тот, и другой не оправдали себя. Как решать эту проблему, в мире никто не знает.

— Можно смотреть не на заграницу. В истории России реально найти положительный опыт. Ассимиляция сибирских народов, к примеру. Башкортостан, Татарстан…

— Во всех этих ситуациях большинство ассимилировало меньшинство. Да и не все там так гладко было. В Сибири, как только русских приезжало больше, они спаивали коренное население, нередко вырезали. Казаки наши, конечно, были все православные, но башку срубить инородцам это им никак не мешало, как и католикам в своих крестовых походах. Это насильственные методы ассимиляции. Были, конечно, способы включения аборигенных элит в свою элиту. Они сравнительно удачны. В Башкирии — это был кровавый и многолетний процесс.

У нас сегодня другая ситуация. Сейчас к нам приходят, а не мы к ним. Их с каждым годом будет все больше. Это ситуация Косово и, к сожалению, нам от нее, как мне кажется, не уйти.

Беседовал Андрей Трушников,
фото Вячеслава Шишкоедова