Признание в любви владыки Феофилакта
13 Марта 2008
Мать не часто приезжала к нему в духовную семинарию. От Грозного, где жила тогда Галина Викторовна, до Ставрополя путь неблизкий, а ей надо было работать, к тому же дома оставалась младшая дочь Светлана. Галина Викторовна, конечно, тосковала без сына. Они были так привязаны друг к другу! И в то же время она знала, что у него все в порядке: он много занимается, еще и подрабатывать успевает. Вот, например, дворником устроился. Все вроде бы хорошо. Но почему-то в душе у нее жило неясное пока чувство тревоги и беспокойства.
Ольга Терехина
Мать не часто приезжала к нему в духовную семинарию. От Грозного, где жила тогда Галина Викторовна, до Ставрополя путь неблизкий, а ей надо было работать, к тому же дома оставалась младшая дочь Светлана. Галина Викторовна, конечно, тосковала без сына. Они были так привязаны друг к другу! И в то же время она знала, что у него все в порядке: он много занимается, еще и подрабатывать успевает. Вот, например, дворником устроился. Все вроде бы хорошо. Но почему-то в душе у нее жило неясное пока чувство тревоги и беспокойства.
Материнское благословение
— Моя мама — человек жертвенной любви. После второго курса семинарии я твердо решил принять монашеский постриг. Мама об этом не знала. Но, скорее всего, уже начала догадываться, что моя жизнь в церкви будет именно такой. Случилось так, что, когда я стал готовиться к постригу, мама приехала в Ставрополь, конечно же, зашла в семинарию и увидела в моей комнате монашеское облачение, которое я сшил на свои заработанные деньги. Я не решился сказать ей сразу, что это мое облачение. Когда я прислонил его к себе, мама заплакала. Я растерялся: «Мама, я тоже заплачу вместе с тобой. Но ты же знаешь, здесь мужское общежитие и плакать нельзя».
Она вытерла слезы и тихо спросила у меня: «Ты собираешься ЭТО сделать?» Мне показалось даже, что она боится произносить вслух те самые слова — монашеский постриг. «Как Бог даст, мама,— ответил я и добавил: — Но все равно мы будем с тобой вместе. Я никогда тебя не оставлю. Монашеский постриг не лишит меня любви к тебе».
Она уехала домой в Грозный. Начался Великий пост, во время которого меня постригли в монашество. Тогда мне было 19 лет. Мама не знала о произошедшем. Спустя какое-то время она позвонила, чтобы узнать, как у меня дела. Вот тогда я ей и сказал, что отныне меня зовут Феофилакт. По традиции православной церкви во время монашеского пострига меняется имя. «Мама, я прошу твоего благословения». Она заплакала. Потом немного успокоилась и попросила, чтобы я продиктовал ей мое новое имя по буквам.
На следующий день инок Феофилакт получил телеграмму: «Поздравляю и благословляю. Целую. Мама». Он до сих пор хранит этот драгоценный документ материнской любви, преданности и веры. Можно представить, как нелегко дались ей эти слова.
Но по сути дела, она сама, своей бескорыстной, жертвенной любовью открыла сыну дорогу к Богу.
Первые уроки
Сейчас, вспоминая и анализируя прошлое, владыка Феофилакт обнаруживает, что многое у него в жизни происходило не случайно, будто чья-то сильная и мудрая рука вела его в правильном направлении, расставляя на пути нужные знаки. Впрочем, наверное, такие знаки встречаются и у каждого из нас. Вот только, к сожалению, чаще всего мы их не замечаем, путаемся в выборе дороги, петляем, возвращаемся, начинаем путь сначала.
— Моя мама была военнослужащей, отец — гражданским летчиком. Родился я в августе, а крестили меня 7 ноября, в самый революционный праздник. Тогда, во времена воинствующего атеизма, поступок мамы казался странным и даже рискованным. Почему она решила меня крестить? Что ее вело в храм? Об этом я однажды спросил у нее. Мама ответила просто: «А как же иначе я должна была поступить?!» Я понял, что для нее окрестить ребенка было также естественно, как и родить.
Потом я стал обращать внимание на маленькую иконку, которая была в нашей детской. Мама молилась перед ней. Я плохо понимал, что все это значит, но видел, как трепетно мама относится и к молитве, и к иконе.
У мамы была трудная жизнь. Отец погиб, когда мы с сестрой были еще очень маленькими. Мне было шесть лет, сестре четыре года. Я плохо помню отца. Всего лишь два эпизода на всю жизнь врезались в мою память. Мы жили в Грозном, в частном доме. Конечно же, у нас был большой сад. И вот однажды теплым летним вечером мы пошли с ним в сад, держась за руки. Не помню, о чем мы говорили, что делали, просто запомнил это ощущение уверенности, силы, которое испытывал рядом с отцом.
И еще — никогда не забуду день погребения папы. Мама не хотела, чтобы мы с сестрой были на похоронах. Она боялась, что нас травмирует военный церемониал. Мы с сестрой остались у бабушки, но когда началась траурная процессия, я не смог усидеть дома, вылез через форточку и побежал вслед за всеми. Я не решился подойти к маме, робко шел самым последним с какой-то незнакомой женщиной, которая участливо взяла меня за руку. Именно тогда я осознал, что смерть не разрывает общения между людьми. Не было ощущения, что Господь отнял отца, мне казалось, что мы просто расстались на время. Это был мой первый религиозный опыт переживания духовных событий.
Мама тяжело переносила смерть отца. Она была еще очень молодой женщиной, но замуж больше не вышла. Помню, как ее горькие слезы разрывали мое сердце. Чтобы утешить маму, мы с сестрой тоже принимались плакать. Она останавливалась, чтобы, в свою очередь, успокоить нас. Так мы, дети, на уровне подсознания приобретали опыт взаимопонимания, соучастия, поддержки друг друга. Уже потом, в семинарии, я прочту слова одного известного священника, который задался вопросом, как утешить плачущего? И нашел ответ: надо заплакать вместе с ним.
Открытая калитка
Но детские ощущения все равно были светлыми и радостными. Дед по материнской линии Виктор Корнеевич, ветеран войны, внушал внуку, что он — единственный мужчина, теперь за главного в доме. Конечно, самую тяжелую работу он брал на себя, но все равно брат с сестрой рано начали самостоятельно хозяйствовать. Мать, собираясь на работу, давала сыну и дочери задание прополоть, полить, убрать. Большой огород, сад, двор требовали постоянного внимания. Работы всегда было много.
— Одно из самых ярких воспоминаний детства для меня — открытая калитка в нашем дворе. У нас всегда было много друзей. Мы не просто знали друг друга по именам и вместе играли, а были в курсе семейных историй каждого приятеля с нашей улицы.
Главным словом для нас в то время было слово «вместе». Мы выносили на улицу стол и вместе ели замечательные астраханские арбузы, вместе месили саман, если на улице кто-то строился. Мальчишки, задрав штаны, с огромной радостью лезли в глину, перемешанную с соломой, и весело, с криками, шутками, топали по вязкому месиву. Вместе, не разбирая национальностей, праздновали и Пасху, и Курбан-байрам. Честно признаюсь, что я стал понимать, кто чеченец, кто русский, кто ингуш, уже в достаточно зрелом возрасте.
В школе я считался активистом. Помню, мне нравилось декламировать стихи. На одном из последних конкурсов чтецов я прошел на городской этап со стихами Мусы Джалиля.
Дорога к храму
…Был теплый праздничный весенний вечер. Вдвоем с матерью они возвращались домой. И решили немного погулять по городу. Их дорога лежала мимо церкви, единственного православного храма, действовавшего тогда в центре Грозного. «Мам, а можно зайти туда?» — спросил он вдруг. «Конечно. Если хочешь». Что заставило тогда подростка сделать этот шаг?! Может быть, как раз это и был один из тех самых знаков, расставленных на его пути? Так или иначе, этот день стал переломным в его жизни.
— И мы с мамой зашли в церковь. Неожиданно у меня появилось чувство, что я пришел домой, что обнаружил вдруг то, чему я действительно должен принадлежать. Я не мог насмотреться, наслушаться, нарадоваться. Так началось мое воцерковление. Это происходило примерно в 1987–1988 годах, когда в церкви было мало молодых людей, и мое решение казалось подвигом.
Я хорошо учился в школе, продолжал помогать маме по хозяйству. А для церкви у меня оставалось только раннее воскресное утро. Первая литургия начиналась в семь утра, и, чтобы добраться до храма, мне надо было вставать в пять. От нашего поселка до центра в это время еще не было никакого транспорта, поэтому до автобусной остановки я шел пешком несколько километров.
У меня появились новые знакомые — верующие. Конечно, это были бабулечки в чистых белых платочках, которых я встречал и раньше, но не обращал на них особого внимания. Мы оживленно разговаривали, садились вместе в автобус и просили водителя, который нас уже хорошо знал, остановиться около храма. Дело в том, что там не было официальной остановки, и каждый раз, когда водитель выполнял нашу просьбу, мы воспринимали это как чудо.
Хорошо помню свою первую исповедь, первую Библию, купленную на сэкономленные от школьных завтраков деньги. Она до сих пор сопровождает меня по жизни. Купить ее было непросто. При храме в свечной лавке была тетрадочка, в которую записывались в очередь все желающие приобрести Библию. Я самостоятельно научился читать на церковно-славянском языке. Настоятель храма предложил мне заниматься в воскресной школе. Для меня это было великое счастье.
А в обычной школе вскоре узнали о моей церковной жизни. Многие заметили мой нательный крестик — мы часто проходили разные медосмотры, я очень активно занимался спортом, входил в сборную по волейболу. Современному поколению сейчас трудно представить, что означал в 80-е годы крестик на шее молодого человека. Но, надев на себя однажды нательный крест, я его уже никогда не снимал.
Те, кто рядом
Сейчас, как только появляется свободное время, епископ Феофилакт едет домой, туда, где живет его мама. Это не близко — поселок Рыздвяный Ставропольского края, где владыка начал свое священническое служение. Именно туда он привез мать, когда отыскал ее в воюющей огненной Чечне. Там живет семья его сестры Светланы. Она работает детским психологом, ее муж — электрик. Галина Викторовна занимается воспитанием троих внуков. Старшая из них, Катя, родилась в тот же год, когда «родился» владыка Феофилакт, приняв в 1994 году монашеский постриг. Племянники всегда с нетерпением ждут приезда любимого дяди, он их балует, привозит подарки.
— Моя мама — мой близкий друг. С ней я делюсь самым сокровенным: и радостями, и проблемами, которые встречаются на моем пути.
В чем секрет семейного счастья? Надо всегда находиться на грани самопожертвования, быть готовым уступить, стерпеть, до-гнать, заговорить первым. Чем дольше ты будешь ждать этого шага от другого, тем дальше будешь уходить от счастья. Гордость, высокое самомнение никого не делает твердым, а напротив -мягким, завистливым, сварливым, податливым для страстей. Просить прощения не значит признать свои ошибки. Это значит, что «без тебя моя правота не имеет никакого смысла». Ведь важно стоять не на своем, а стоять рядом.
Из семейного архива
Феофилакт, епископ Магнитогорский, викарий Челябинской епархии:
— Моя первая публичная проповедь состоялась, когда я еще учился в школе. Одно время мы с ребятами-одноклассниками очень увлекались написанием едких эпиграмм в адрес друг друга. И вот как-то раз на уроке литературы я сидел на задних партах, и мы с приятелями хихикали по поводу одной такой смешной «поэмки». Вдруг, как гром среди ясного неба, я услышал свою фамилию. Учительница вызывает меня к доске, просит продолжить в начатую тему. Как я мог это сделать, если я вообще не знал, о чем идет речь? Был конец учебного года, и двойка могла бы очень печально повлиять на итоговую оценку. Весь класс затих. И тут в моей голове родилась проповедь покаяния: «Не согрешите в мире этом и не поставьте два поэту».
Учительница засмеялась и сказала: «Если ты призываешь к покаянию, значит, сам умеешь каяться». Одним словом, мое покаяние было принято.
Мать не часто приезжала к нему в духовную семинарию. От Грозного, где жила тогда Галина Викторовна, до Ставрополя путь неблизкий, а ей надо было работать, к тому же дома оставалась младшая дочь Светлана. Галина Викторовна, конечно, тосковала без сына. Они были так привязаны друг к другу! И в то же время она знала, что у него все в порядке: он много занимается, еще и подрабатывать успевает. Вот, например, дворником устроился. Все вроде бы хорошо. Но почему-то в душе у нее жило неясное пока чувство тревоги и беспокойства.
Материнское благословение
— Моя мама — человек жертвенной любви. После второго курса семинарии я твердо решил принять монашеский постриг. Мама об этом не знала. Но, скорее всего, уже начала догадываться, что моя жизнь в церкви будет именно такой. Случилось так, что, когда я стал готовиться к постригу, мама приехала в Ставрополь, конечно же, зашла в семинарию и увидела в моей комнате монашеское облачение, которое я сшил на свои заработанные деньги. Я не решился сказать ей сразу, что это мое облачение. Когда я прислонил его к себе, мама заплакала. Я растерялся: «Мама, я тоже заплачу вместе с тобой. Но ты же знаешь, здесь мужское общежитие и плакать нельзя».
Она вытерла слезы и тихо спросила у меня: «Ты собираешься ЭТО сделать?» Мне показалось даже, что она боится произносить вслух те самые слова — монашеский постриг. «Как Бог даст, мама,— ответил я и добавил: — Но все равно мы будем с тобой вместе. Я никогда тебя не оставлю. Монашеский постриг не лишит меня любви к тебе».
Она уехала домой в Грозный. Начался Великий пост, во время которого меня постригли в монашество. Тогда мне было 19 лет. Мама не знала о произошедшем. Спустя какое-то время она позвонила, чтобы узнать, как у меня дела. Вот тогда я ей и сказал, что отныне меня зовут Феофилакт. По традиции православной церкви во время монашеского пострига меняется имя. «Мама, я прошу твоего благословения». Она заплакала. Потом немного успокоилась и попросила, чтобы я продиктовал ей мое новое имя по буквам.
На следующий день инок Феофилакт получил телеграмму: «Поздравляю и благословляю. Целую. Мама». Он до сих пор хранит этот драгоценный документ материнской любви, преданности и веры. Можно представить, как нелегко дались ей эти слова.
Но по сути дела, она сама, своей бескорыстной, жертвенной любовью открыла сыну дорогу к Богу.
Первые уроки
Сейчас, вспоминая и анализируя прошлое, владыка Феофилакт обнаруживает, что многое у него в жизни происходило не случайно, будто чья-то сильная и мудрая рука вела его в правильном направлении, расставляя на пути нужные знаки. Впрочем, наверное, такие знаки встречаются и у каждого из нас. Вот только, к сожалению, чаще всего мы их не замечаем, путаемся в выборе дороги, петляем, возвращаемся, начинаем путь сначала.
— Моя мама была военнослужащей, отец — гражданским летчиком. Родился я в августе, а крестили меня 7 ноября, в самый революционный праздник. Тогда, во времена воинствующего атеизма, поступок мамы казался странным и даже рискованным. Почему она решила меня крестить? Что ее вело в храм? Об этом я однажды спросил у нее. Мама ответила просто: «А как же иначе я должна была поступить?!» Я понял, что для нее окрестить ребенка было также естественно, как и родить.
Потом я стал обращать внимание на маленькую иконку, которая была в нашей детской. Мама молилась перед ней. Я плохо понимал, что все это значит, но видел, как трепетно мама относится и к молитве, и к иконе.
У мамы была трудная жизнь. Отец погиб, когда мы с сестрой были еще очень маленькими. Мне было шесть лет, сестре четыре года. Я плохо помню отца. Всего лишь два эпизода на всю жизнь врезались в мою память. Мы жили в Грозном, в частном доме. Конечно же, у нас был большой сад. И вот однажды теплым летним вечером мы пошли с ним в сад, держась за руки. Не помню, о чем мы говорили, что делали, просто запомнил это ощущение уверенности, силы, которое испытывал рядом с отцом.
И еще — никогда не забуду день погребения папы. Мама не хотела, чтобы мы с сестрой были на похоронах. Она боялась, что нас травмирует военный церемониал. Мы с сестрой остались у бабушки, но когда началась траурная процессия, я не смог усидеть дома, вылез через форточку и побежал вслед за всеми. Я не решился подойти к маме, робко шел самым последним с какой-то незнакомой женщиной, которая участливо взяла меня за руку. Именно тогда я осознал, что смерть не разрывает общения между людьми. Не было ощущения, что Господь отнял отца, мне казалось, что мы просто расстались на время. Это был мой первый религиозный опыт переживания духовных событий.
Мама тяжело переносила смерть отца. Она была еще очень молодой женщиной, но замуж больше не вышла. Помню, как ее горькие слезы разрывали мое сердце. Чтобы утешить маму, мы с сестрой тоже принимались плакать. Она останавливалась, чтобы, в свою очередь, успокоить нас. Так мы, дети, на уровне подсознания приобретали опыт взаимопонимания, соучастия, поддержки друг друга. Уже потом, в семинарии, я прочту слова одного известного священника, который задался вопросом, как утешить плачущего? И нашел ответ: надо заплакать вместе с ним.
Открытая калитка
Но детские ощущения все равно были светлыми и радостными. Дед по материнской линии Виктор Корнеевич, ветеран войны, внушал внуку, что он — единственный мужчина, теперь за главного в доме. Конечно, самую тяжелую работу он брал на себя, но все равно брат с сестрой рано начали самостоятельно хозяйствовать. Мать, собираясь на работу, давала сыну и дочери задание прополоть, полить, убрать. Большой огород, сад, двор требовали постоянного внимания. Работы всегда было много.
— Одно из самых ярких воспоминаний детства для меня — открытая калитка в нашем дворе. У нас всегда было много друзей. Мы не просто знали друг друга по именам и вместе играли, а были в курсе семейных историй каждого приятеля с нашей улицы.
Главным словом для нас в то время было слово «вместе». Мы выносили на улицу стол и вместе ели замечательные астраханские арбузы, вместе месили саман, если на улице кто-то строился. Мальчишки, задрав штаны, с огромной радостью лезли в глину, перемешанную с соломой, и весело, с криками, шутками, топали по вязкому месиву. Вместе, не разбирая национальностей, праздновали и Пасху, и Курбан-байрам. Честно признаюсь, что я стал понимать, кто чеченец, кто русский, кто ингуш, уже в достаточно зрелом возрасте.
В школе я считался активистом. Помню, мне нравилось декламировать стихи. На одном из последних конкурсов чтецов я прошел на городской этап со стихами Мусы Джалиля.
Дорога к храму
…Был теплый праздничный весенний вечер. Вдвоем с матерью они возвращались домой. И решили немного погулять по городу. Их дорога лежала мимо церкви, единственного православного храма, действовавшего тогда в центре Грозного. «Мам, а можно зайти туда?» — спросил он вдруг. «Конечно. Если хочешь». Что заставило тогда подростка сделать этот шаг?! Может быть, как раз это и был один из тех самых знаков, расставленных на его пути? Так или иначе, этот день стал переломным в его жизни.
— И мы с мамой зашли в церковь. Неожиданно у меня появилось чувство, что я пришел домой, что обнаружил вдруг то, чему я действительно должен принадлежать. Я не мог насмотреться, наслушаться, нарадоваться. Так началось мое воцерковление. Это происходило примерно в 1987–1988 годах, когда в церкви было мало молодых людей, и мое решение казалось подвигом.
Я хорошо учился в школе, продолжал помогать маме по хозяйству. А для церкви у меня оставалось только раннее воскресное утро. Первая литургия начиналась в семь утра, и, чтобы добраться до храма, мне надо было вставать в пять. От нашего поселка до центра в это время еще не было никакого транспорта, поэтому до автобусной остановки я шел пешком несколько километров.
У меня появились новые знакомые — верующие. Конечно, это были бабулечки в чистых белых платочках, которых я встречал и раньше, но не обращал на них особого внимания. Мы оживленно разговаривали, садились вместе в автобус и просили водителя, который нас уже хорошо знал, остановиться около храма. Дело в том, что там не было официальной остановки, и каждый раз, когда водитель выполнял нашу просьбу, мы воспринимали это как чудо.
Хорошо помню свою первую исповедь, первую Библию, купленную на сэкономленные от школьных завтраков деньги. Она до сих пор сопровождает меня по жизни. Купить ее было непросто. При храме в свечной лавке была тетрадочка, в которую записывались в очередь все желающие приобрести Библию. Я самостоятельно научился читать на церковно-славянском языке. Настоятель храма предложил мне заниматься в воскресной школе. Для меня это было великое счастье.
А в обычной школе вскоре узнали о моей церковной жизни. Многие заметили мой нательный крестик — мы часто проходили разные медосмотры, я очень активно занимался спортом, входил в сборную по волейболу. Современному поколению сейчас трудно представить, что означал в 80-е годы крестик на шее молодого человека. Но, надев на себя однажды нательный крест, я его уже никогда не снимал.
Те, кто рядом
Сейчас, как только появляется свободное время, епископ Феофилакт едет домой, туда, где живет его мама. Это не близко — поселок Рыздвяный Ставропольского края, где владыка начал свое священническое служение. Именно туда он привез мать, когда отыскал ее в воюющей огненной Чечне. Там живет семья его сестры Светланы. Она работает детским психологом, ее муж — электрик. Галина Викторовна занимается воспитанием троих внуков. Старшая из них, Катя, родилась в тот же год, когда «родился» владыка Феофилакт, приняв в 1994 году монашеский постриг. Племянники всегда с нетерпением ждут приезда любимого дяди, он их балует, привозит подарки.
— Моя мама — мой близкий друг. С ней я делюсь самым сокровенным: и радостями, и проблемами, которые встречаются на моем пути.
В чем секрет семейного счастья? Надо всегда находиться на грани самопожертвования, быть готовым уступить, стерпеть, до-гнать, заговорить первым. Чем дольше ты будешь ждать этого шага от другого, тем дальше будешь уходить от счастья. Гордость, высокое самомнение никого не делает твердым, а напротив -мягким, завистливым, сварливым, податливым для страстей. Просить прощения не значит признать свои ошибки. Это значит, что «без тебя моя правота не имеет никакого смысла». Ведь важно стоять не на своем, а стоять рядом.
Из семейного архива
Феофилакт, епископ Магнитогорский, викарий Челябинской епархии:
— Моя первая публичная проповедь состоялась, когда я еще учился в школе. Одно время мы с ребятами-одноклассниками очень увлекались написанием едких эпиграмм в адрес друг друга. И вот как-то раз на уроке литературы я сидел на задних партах, и мы с приятелями хихикали по поводу одной такой смешной «поэмки». Вдруг, как гром среди ясного неба, я услышал свою фамилию. Учительница вызывает меня к доске, просит продолжить в начатую тему. Как я мог это сделать, если я вообще не знал, о чем идет речь? Был конец учебного года, и двойка могла бы очень печально повлиять на итоговую оценку. Весь класс затих. И тут в моей голове родилась проповедь покаяния: «Не согрешите в мире этом и не поставьте два поэту».
Учительница засмеялась и сказала: «Если ты призываешь к покаянию, значит, сам умеешь каяться». Одним словом, мое покаяние было принято.
Поделиться
