Наследники по прямой

Владимир Филонов о притягательности сцены

Вроде бы на поверхности тот факт, что Челябинский политехнический институт, как бы он потом не назывался (технический университет, Южно-Уральский государственный университет), дал городу и миру не только армию ученых-технарей и инженеров, но и деятелей культуры, искусства, особенно — театра.

Не удивительно, если речь шла о шестидесятниках, тогда «физики», сочетавшие учебу на технических факультетах с «лирикой», то есть увлечением искусством, были рядовым явлением. Но традиции как-то не угасли.

Не будем углубляться в шестидесятые годы, но и из более поздних студентов-технарей выросли, например, хореограф театра современного танца «золотомасочная» Ольга Пона, режиссер Олег Хапов. И вот еще один пример: художественный руководитель студии-театра «Манекен» ЮУрГУ, режиссер, педагог, доцент кафедры театрального искусства ЧГАКИ, лауреат премии Союза театральных деятелей Российской Федерации «Признание» в номинации «За поддержку любительского театра России», обладатель гран-при на международном студенческом фестивале «Весна ЧПИ — 2000» за лучшую педагогическую работу с театральным коллективом, лауреат международных, всесоюзных и всероссийских фестивалей и конкурсов Владимир Филонов.

Реприза клоуна, жест мима

— Не жалеете, что изменили радиотехнике ради театра, о годах, потраченных на него?

— Доволен. С одной стороны работа в сфере точных технологий сформировала и некую точность мышления, что в режиссуре необходимо. То, чему учили, не пригодилось, да и вряд ли пригодится, поскольку с тех пор электроника так продвинулась вперед... Хотя, когда я закончил политехнический, попал на телевидение, цифровое, цветное телевидение только начиналось. Я попал в лабораторию современных технологий...

— Получалось?

— В принципе это было интересно. Но возникший интерес к театру оказался сильнее, хотя возник он довольно случайно. После спектакля Анатолия Морозова «Белый пароход» по Чингизу Айтматову. До этого театр меня не трогал, я жил в Кургане, в детстве один спектакль посмотрел и после этого в театр ни ногой. К Игорю Ильинскому, руководителю театра пантомимы «Маска» при Дворце культуры железнодорожников, пришел потому, что не умел танцевать, был неловок в движении, захотелось научиться.

— Сейчас жалею, что этот известный в свое время коллектив как-то был вне сферы моего внимания...

— Театр этот старался говорить на глобальные темы, мы показывали, например, взятие Зимнего, ставили плакатные композиции: труд, целина... Например, помню, я пахал на сцене...

— То есть идеологические сцены, но — в пластическом исполнении?

— Направление было очень обобщенное, стилизованное, метафорическое.

— Мне в те годы, если уж говорить о пантомиме, ближе был стиль Марселя Марсо, знаменитого французского мима, часто приезжавшего в СССР и очень у нас в стране любимого. Многие цирковые артисты работали в этом стиле...

— Например, замечательный клоун Леонид Енгибаров. Потом этот стиль как-то себя выработал. Появился Гедрюс Мацкявичус с его пластическим театром, и он по всей стране проехал со спектаклем «Преодоление» по Микеланджело, а потом уже появился театр Вячеслава Полунина.

— Тут приостановимся и вспомним о вашем театре «Проспект».

— Десять лет у меня был мим-театр «Проспект», мы входили, можно сказать, в элиту пластического театра. Тогда мы провели три фестиваля: «Карусель — 87», «Карусель — 88», «Премьеры — 89». Для нас открылся мир, нас пригласили в Германию, Италию, Польшу. К тому времени я уже понял, что театр — это мое, причем именно режиссура. Я поступил в театральное училище имени Б. Щукина и окончил его по курсу режиссеров народных театров, потом — курсы режиссеров театров пантомимы, которыми руководил Илья Рутберг — большой мастер пластического театра.

— А с каких пор начались ваши творческие связи с Вячеславом Полуниным?

— С тех пор, как я начал осознавать себя в искусстве пантомимы. Полунин учился в Ленинградском институте культуры, его группа начинала с миниатюр в стиле Марселя Марсо, занималась она во Дворце культуры Ленсовета. Как раз в то время я приехал в Ленинград узнать, занимается ли кто-то в Питере пантомимой, вот тогда где-то в начале восьмидесятых мы познакомились. А потом Слава организовал первый Всесоюзный фестиваль пантомимы. Он собрал все театры и красиво назвал это «Мим-парад». И когда все съехались, оказалось, что все мы в своих городах уникальны, таких коллективов по одному, а все вместе делаем одно и то же, как по клише. И тогда Гедрюс Мацкявичус сказал: «Ну, сколько еще будем заниматься плаституцией?».Оттуда это слово пошло по стране. И в то же время начали набирать силу «Лицедеи».

— Объясните, чем конкретно отличается клоун от мима?

— Это разные вещи. Мим — нечто обобщенное, он о проблемах мира говорит, а клоун — о конкретных ситуациях. И далее влияние Полунина на российскую пантомиму и на меня в частности стало глобальным. Все стали делать миниатюры в стиле «Лицедеев». Они с виду-то простые по форме, но чтобы их делать, нужна такая личность!

— Вот вы, не один, не два раза работавший с Полуниным, только что вернувшийся с полуторамесячных гастролей вместе с коллективом Полунина по Греции и Италии (Полунин пригласил вас работать с его артистами, как выпускающего режиссера), чем можете объяснить его власть над зрительным залом?

— В этом особая его природа, магия обаяния. Это либо есть от природы, то, что называется душой, либо нет. Мне доводится каждый год набирать ребят в студию или академию. Порой смотришь — фактура хорошая, а природа не актерская, холодно. Это очень сложно объяснить, например, родителям.

— Полунин сегодняшний уже, конечно, не клоун и даже не мим...

— Он философ. У него вокруг головы ореол, как у святого. Он живет сейчас очень спокойно. У него дом под Парижем, он в мире фантазий. И на сцене он создает мир фантазийный, в его представлениях нет сюжета. В зале идет снег. Зрители обалдевают. Группа клоунов вытворяет со зрителями, что хочет: посыпает снегом, поливает водой, забирает вещи...

— И все подчиняются!

— Настолько это обаятельно, что не вызывает раздражения. Возникает какой-то такой контекст, в финале которого — удивительный парадокс, когда взрослые и дети становятся одинаковыми: начинают играть шарами, смеются. Вот я записал на видео: старушка, ей, наверное, лет девяносто, с ней, скорее всего, правнучка, они вместе играют шаром...А Полунин в финале садится на сцене и просто смотрит в зал, смотрит, как ему и его товарищам в очередной раз удалось довести зрителей до состояния полного детства.

— Он этим счастлив.

— Да. Ему не нужны аплодисменты.

И каждый вечер...

— От ребят моего студии-театра «Манекен» важно добиться, чтобы в них проснулась та тяга к творчеству, что я ощутил на себе, когда увлекся театром, чем заразился от Игоря Ильинского, Вячеслава Полунина. И чтобы они меняли себя, даже порой не замечая этого.

— А от зрителей?

— Чтобы они приходили и были внимательны к тому, что смотрят. Меня радует, когда приходят второй, третий раз. У нас есть наши постоянные зрители, которые не только на премьеры ходят, но любят прийти еще — через полгода, потом еще через полгода. Потому что спектакли меняются. Вот почему и в большей степени привлекает любительский театр. То, чем живут непрофессиональные артисты, каково их настроение — все сказывается на каждом отдельном спектакле. С точки зрения профессии это неправильно, нужно уметь держать форму, и мы этому студентов учим.

— Вы работаете со студентами двух челябинских вузов: в Челябинской государственной академии культуры и искусств, вы доцент кафедры режиссуры и актерского мастерства, а в Южно-Уральском государственном университете руководите студией-театром «Манекен». Можете сравнить, чем отличаются актеры студенческого театра профессионалов, чем они интересны вам?

— Они не могут регулярно в пяти-семи спектаклях играть, но свои три спектакля порой играют лучше, чем профессионалы. Они мне личностно интересны не менее, чем студенты ЧГАКИ — будущие профессионалы. Впрочем, молодые все интересны...

— Когда я преподавала в ЮУрГУ, то спрашивала студентов, в какие театры они ходят. Почти все бывают именно в вашем театре. Правда, к сожалению, ни в каком больше. Но я опять о ваших самодеятельных артистах: вы не боитесь, что уводя их в мир театра, порой уводите от той профессии, что получают в вузе, как в свое время «Манекен» увел вас от радиотехники?

— Я тоже задаю себе вопрос, что заставляет их каждый вечер приходить и отдавать время театру, жертвовать порой учебой, личной жизнью.

— Основная профессия уходит от них...

— Значит, предназначение другое. Мы получаем людей, которые почти всю жизнь делили себя между профессией, полученной в вузе, и самодеятельным театром...

— И не достигали в основном деле тех высот, что могли бы...

— Но получили бы они, не случись этого, удовольствия от жизни, что дал им театр? Правда, за это не платят тех денег, что хотелось бы, но я помню себя: первые десять—пятнадцать лет я удивлялся: занимаюсь любимым делом, а мне за это еще и деньги платят.

P.S. Я не буду сейчас рассказывать о спектаклях «Маленького «Манекена», как часто называют студию-театр по Сони Кривой, 79а, том самом подвале, где долго работал тот «Манекен», что давно уже муниципальный театр.

Студенческий «Манекен» не похож ни на один из профессиональных театров города. Здесь свой язык, свой стиль общения с публикой. Зайдите в подвальчик, вдохните царящую там атмосферу молодого искреннего творчества.

Дальше мы говорили о недавней поездке Владимира Федоровича по городам Греции и Италии с труппой Вячеслава Полунина. Филонов, в частности, вспоминал о Тонино Гуэрре, у которого в книге есть очерк «Великий Полунин». Тогда мы не предполагали, что через неделю узнаем, что великий писатель, сценарист, работавший для Феллини, Антониони, Тарковского (в нашем театре драмы идут два спектакля на основе его произведений: «Зачем часам стрелки?» и «Четвертый стул»), в эти дни уйдет из жизни...

А Вячеслав Полунин уже после гастролей в Греции и Италии провел в Ростове фестиваль «Бабы — дуры» — практически смотр женщин-клоунесс, которые сами по себе явление редкое. И пригласил для участия в женском варианте «Снежного шоу» студентку третьего курса ЧГАКИ, ученицу Елены Калужских Сашу Липову...

Ирина Моргулес