Моя война

Владимир Федорович Николаев, 86 лет, в войну был сапером, награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, «Знак почета», медалями «За боевые заслуги», «За трудовую доблесть», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги».

— Война началась для меня в 43-м. На фронт я попал восемнадцатилетним мальчишкой в составе Уральского добровольческого танкового корпуса. Его называли «Особым». Потому что все, от солдатской пуговицы до танка, было сделано на деньги трудящихся. Нас провожали девятого мая в Челябинске на улице Кирова. Земляки напутствовали победить врага и вернуться домой живыми, обещая обеспечить всем необходимым для фронта.

Наш корпус перебросили на Курскую дугу. Задачей саперов было разминирование минных полей. Но миноискатель был один на все отделение, поэтому приходилось пользоваться палками, к которым крепился штык. Мы называли их щупами. Втыкали их в землю, и если натыкались на что-то металлическое, то начинали смотреть — не мина ли это. Говорят, что наш брат ошибается только один раз в жизни. Правильно говорят.

По ночам мы строили переправы через речки. Стройматериалы подвозили ночью на лошадях, чтобы немец не услышал.

Помню первую кровь. Утром началась переправа, а одновременно с ней немецкая бомбежка и артобстрел. Одному солдату осколком оторвало ногу, но сознания он не потерял. К бойцу подбежала медсестра, начала оказывать помощь. Солдат поднял оторванную ногу и спросил у нее: «Приживет?» Сестричка честно созналась, нет. Тогда он размахнулся, бросил конечность в реку, и тут же отключился.

Помню и первую смерть. Мы с моим товарищем Мишей попали под обстрел. Бросились в окопы. Я лег вниз, а Миша сверху. Его убило, а я остался жив.

Какой была эта война? Страшной! Никому не желаю попасть в подобный переплет. Но выходя на задания, испуга не ощущали. Риск перерос в привычку, в будни. Я был мальчишкой и не думал, что могу погибнуть. Старшие товарищи тревожились. У них были жены, дети. Было за что держаться.

Михаил Николаевич Новгородов, 87 лет, в войну был ракетчиком, награжден орденом Отечественной войны первой степени и медалью «За отвагу».

— Я человек советской идеологии, предполагающей товарищество, дружбу и взаимопомощь. Нас учили любить Родину и готовили к ее защите. В школе бегали на лыжах по четырнадцать километров, изучали пулемет, занимались строевой подготовкой. Я ждал, когда мне исполнится восемнадцать, чтобы пойти на войну.

29 января 1942-го меня призвали в армию. В тот день была страшная пурга, но следующим утром, несмотря на это, я выехал на учебу в Свердловское радиоучилище.

Через несколько месяцев нас переправили в Москву, где формировались воинские части. На сбор прибыли два полковника Генерального штаба. Вызывали каждого новобранца на беседу. Изучив, определяли, попадет ли он в специальные части или нет. Формировали их исключительно из коммунистов и комсомольцев. Мы еще не слышали о «катюшах», но понимали, что части будут секретными.

Нас направили на Воронежский фронт. Помню нашу первую атаку под станцией Щучье. «катюши» стояли рядом с березняком, в двух с половиной километрах от фронта. Дали залп, в небо повалил густой желто-черный дым и воцарилась тишина.

Минут через десть противник открыл по нам артиллерийский огонь. Мы прятались за березами, чтобы, не дай бог, не зацепило осколками. Наш старший сержант, здоровый и крепкий парень, растерялся, начал бегать туда-сюда. Мы ему кричим: «Ложись! Убьет же!» А у него глаза шальные. Ничего не соображает, носится взад-вперед. Больше я его не видел. Не знаю, что с ним случилось.

Это были сложные месяцы, но мы не отдали немцам ни одного метра. Дон фашисты так и не перешли. Бои шли страшные. Ночью залпы, море огня, в небе «фейерверк». А на утро горящие вражеские танки и трупы немецких солдат.

Были в войну и мирные, радостные события. Помню, как седьмого ноября 1942 года я играл на баяне на офицерском вечере в честь выигранного сражения. Праздник проходил в деревне в районном центре, недалеко от фронта. Офицеры курили махорку, пили водку. А я играл для них весь вечер. В благодарность командир второй батареи Георгий Устинов, молодой стройный парень, подарил мне рыжую меховую шапку.

Какой была эта война? Поначалу трагичной. Наши войска бились, но отдавали город за городом. Я был молоденьким совсем и думал, что если бы я там был, то мы бы не отступили ни на шаг.

На войне я не задавался вопросами о жизни и смерти. Был приказ, и его нужно было выполнить. Бежать от врага, бросив своих друзей, могли только сумасшедшие и предатели. Товарища выручай, а сам погибай. Так мы и делали.

Пятнадцатого июля 1943-го в сражение под Изюмом осколок снаряда пробил мне коленный сустав и распорол бедро. Врачи сказали, что если отрежут ногу, то точно выживу. Если не отрежут, то, возможно, начнется гангрена и при последующей ампутации я умру. Выбрал жизнь, но попросил сохранить мне ногу. Они постарались, спасибо им.

Благодаря медикам много людей на этой войне сохранили жизни. Их подвиг переоценить невозможно.

Владимир Александрович Визгалин, 84 года, стрелок-радист, совершал вылеты на бомбардировщике «Ил-4», награжден орденами Отечественной войны, Красной Звезды, медалями «За победу над Германией», «За взятие Берлина», «За взятие Кенигсберга».

— Война застала меня, когда я только-только окончил седьмой класс. Мне было пятнадцать лет. Жил в Оренбургской области. Ни о какой школе, разумеется, не было и речи. Рук катастрофически не хватало, поэтому я начал работать в колхозе.

В сентябре 43-го меня призвали в армию, отправив целевым набором в 44-й запасной учебно-офицерский авиационный полк. Мы жили в землянках, а мыться бегали на озеро. Шесть месяцев занимались по двенадцать-четырнадцать часов в день, осваивали передатчик, приемник, «морзянку», учились стрелять по воздушным целям.

Моя война началась в 1944 году, когда мне было семнадцать. Наш бомбардировочный корпус перебросили на Украину, в Чернигов. Меня зачислили во вторую эскадрилью и уже через несколько дней я начал летать на боевые задания. В свой первый вылет я даже испугаться не успел. Мы разведывали погоду и, не долетая до цели, вернулись обратно.

Наш экипаж состоял из четырех человек. Я был воздушным стрелком-радистом и поддерживал связь с командным штабом. Летали мы, кстати, ночью, поэтому нас так и называли — ночная авиация. Наши самолеты бомбили в тылу противника его фабрики, заводы, порты и железнодорожные станции.

Как-то мы заходили на цель над Данцигом. Командование дало нам задание бомбить технику на железнодорожном узле. Перед самым подходом в воздухе взорвался зенитный снаряд крупного калибра. Самолет подбросило взрывной волной, в кабине повисла тишина, показалось, что заглох двигатель. Через несколько секунд наш летчик разрядил обстановку криком: «Ну, как вы там, ребята?» Если бы нас зацепило осколком, я бы с вами не разговаривал. Но, к счастью, на войне иногда везет.

Когда мы возвращались на аэродром, я заметил, что правая плоскость мокрая. Сообщил об этом летчику. Он нахмурился и сказал, что, похоже, бензобак пробило, потому что бензин вытекает. Нам вновь повезло, мы дотянули. Уже на земле техники вручили нашему командиру осколок, который достали из бензобака.

Мне почему-то запомнился штурм Берлина. Когда мы делали ночные вылеты, в сторону линии фронта врага были направлены сто сорок прожекторов. Выглядело это очень красиво, а казалось бы, что смерть и красота — вещи несовместимые. 29 апреля мы совершили последний вылет в Берлин. Больше нас не беспокоили.

Какой была эта война? Тяжелой! Через четыре месяца после ее начала в наше село стали возвращаться первые раненые. Одного из них контузило и выжгло глаза. Он вернулся совершенно слепым.

В тылу, в деревнях, тоже было нелегко. Налоги серьезные. Была разнарядка, крестьяне и рабочие старались все посылать на фронт.

Не сказать, что моя война была кровавой. Когда я попал в армию, наша авиация уже не несла серьезных потерь. Через день, через вылет, один из экипажей не возвращался с задания. Но мы не видели, как самолет загорался и падал. Не видели, как люди гибли.

Бывало, конечно, когда и при взлете сослуживцы разбивались. Помню, Лешка Дегтярев не успел набрать высоту и его самолет взорвался. Первый, кто погиб из нашего выпуска. Хоронить своих приходилось, как без этого.

Когда объявили Победу — мне было всего девятнадцать лет. Летный состав жил в финских домиках. Как-то нам в домик зашел главный маршал авиации Голованов. Он посмотрел на меня и грозно спросил: «Ты сколько вражеских истребителей сбил?» Я ему взволнованно: «Ни одного, товарищ главный маршал!» А сам глазами хлопаю и сказать ничего не могу. Молодой еще был, неопытный.

ВАСИЛИЙ ТРУНОВ,
ЯРОСЛАВ НАУМКОВ  (фото)