Люди и куклы. В Челябинске представили спектакль о страшном голоде
13 Ноября 2022
Фото: Людмила Ковалева
В Челябинске случился, сбылся, свершился фестиваль «Соломенный жаворонок». Постановки представлены, награды вручены, театры разъехались, а зрители остались наедине со своими размышлениями. Одна из самых эмоциональных и душещипательных постановок — спектакль татарского театра «Экият» «Люди».
Сез татарча аңлыйсызмы?
«Вы понимаете по-татарски?» — с этой фразы для зрителей начинается знакомство с казанским театром кукол «Экият». Многие с улыбкой признаются, что в крови и сердце есть частица «татарскости», но все берут устройство для синхронного перевода. «А почему не на русском?» — у зрителей возникает закономерный вопрос. Сотрудница татарского театра переходит на шепот: «Вы все поймете сами. Это произведение до сих пор не перевели на русский. Тема очень тяжелая».
Повесть Галимджана Ибрагимова «Адәмнәр» («Люди»), взятая за основу спектакля, написана ровно век назад, и действительно до сих пор нет полноценного русского перевода, в сети доступны лишь отрывки. Ибрагимов рискнул написать о страшном голоде, свирепствовавшем в Поволжье и на Урале в 1921-1922 годах: «Тогда вымирали целые деревни, и смерть (мертвые тела, лежащие на улицах и в домах) стала жуткой обыденностью». Однако после первой публикации в 1923 году произведение подверглось многочисленной критике за осуждение советской власти и грубый натурализм, а потому оно было запрещено для печати на несколько десятков лет. Лишь в конце двадцатого века в татарских журналах «Идел», «Мирас» и в альманахе «Эдэби мирас» выйдет отредактированная версия повести.
Голод становится главным действующим персонажем не только повести, но и жизни Урала и Поволжья в 20-х годах прошлого века. И если у Галимджана Ибрагимова катастрофа разворачивается на примере лишь одной семьи, то в истории сохранились сведения о тысячах пострадавших.
Жизнь в катастрофе
Сведения о масштабном голоде отразились в исторических источниках. Игорь Нарский в своей книге «Жизнь в катастрофе: будни населения Урала в 1917-1922 годах» фиксирует, что к осени 1921 года население городов и поселков Урала страдало от хронического недоедания уже несколько лет. Социальное бедствие охватило в начале 1920-х годов территории 35 губерний (с населением до 40 млн чел.); на Урале — территорию Башкирии, множество уездов Екатеринбургской, Пермской, Уфимской и Челябинской губерний.
Татаро-башкирские деревни пострадали сильнее других. Они первыми подверглись мукам голода, так как не имели традиции разведения огородов: «Разверстка 1919 года лишила их мучных запасов, отсутствие которых нельзя было хотя бы отчасти компенсировать овощами. Последовавшие засуха и разверстка 1920 года, неурожай и хладнокровное изъятие продналога 1921 года довели разорение деревни до конца».
В ноябре 1921 года положение в челябинской деревне уже становилось отчаянным. Сводка губернской чрезвычайной комиссии к 15 ноября сообщала: «С наступлением холодов положение с каждым днем ухудшается, в некоторых случаях выливается в подавленное состояние и в последних — в отчаянную борьбу за существование. Центральное место в жизни занимает продовольственный вопрос, каковой все сильней и сильней обостряется. Крестьяне, добывавшие суррогаты в озерах, на полях и с деревьев, теперь лишены это возможности, а также за неимением фуража и теплой одежды лишены возможности поехать куда-либо в поисках хлеба».
В Катав-Ивановске некоторые семьи за неимением продуктов питались только соленой водой; в некоторых частях Бирского уезда в отсутствие соли ели известь. На территории Белебеевского уезда ситуация накалялась: «Стали есть собак, кошек; имеются сообщения об употреблении в пищу крыс, тараканов и мокриц». В декабре 1921 года лебеда в Бирске (территория Республики Башкортостан) стоила 70 тысяч рублей за пуд, в Уфимском уезде цена на нее возросла до 200 тысяч.
Согласно статистике, во второй половине ноября 1921 года в губернии голодало уже 336 тысяч человек, в том числе 158 тысяч детей. К декабрю количество голодающих возросло до 423 тысяч, 200 тысяч из которых несовершеннолетние. К весне 1922 года голод охватил весь Урал. Отчаяние и ужас сменились «апатией и покорным бессилием». Наблюдался рост смертности: на почве голода и употребления суррогатов росли эпидемии тифа, острых кишечных заболеваний, цинги.
Стерлитамакские «Известия» в выпуске от 4 марта 1922 года писали: «Люди мрут как мухи, мрут, ибо не имеют ничего для пропитания, не имеют даже и тех суррогатов, которыми хоть сколько-нибудь поддерживалась жизнь в летний период. Ни кореньев, ни трав, ни древесной коры, ничего нет, все съедено, все уничтожено».
Однако на исходе зимы и эти скудные продукты стали подходить к концу: «И как крайний предел, до которого доводит голод, стали сообщаться случаи людоедства».
Лебеда в голодный год…
Произведения натурализма крайне сложно экранизировать и представлять на сцене, несмотря на очевидное правдоподобие деталей и грубую реалистичность. А потому постановка с куклами становится символичной. Режиссер-постановщик, автор инсценировки и идеи решения сценического пространства Ильгиз Зайниев раскрывает весь масштаб катастрофы.
Изготовленные в мастерских театра «Экият» куклы и декорации вносят новые смыслы в повесть «Люди». Дом главного героя — пустой деревянный ящик. Беспросветное бедствие: ни грамма муки в доме, лишь талый снег и остатки соли. В надежде спасти свою семью отец Гарай продает топор – единственную надежду.
Вместо рук у кукол – тонкие веревочки и ладони-ложки, глаза у всех огромные, обведенные черной краской, у кукольных детей — вспухшие животы-картошки, а взрослые куклы с пустыми, оборванными по краям животами. Есть просят все: «Доживем до лета, а там и лебеда, рябина… Вот скоро начнет таять снег... На улице потекут реки и реки... А потом земли...»
Люди продолжают бороться с голодом и нравственным падением внутри ужасающей волны смерти. Но все мысли заполняют мечты о сытом желудке. Даже многочисленные надгробия — торчащие из земли ложки.
Может ли человек обесценить душу? Может ли преодолеть нравственное падение? Повесть заканчивается трагически: «А снаружи кто-то начинает кричать со смешанным бредом смеха. Услышав этот странный шум, голодные смерти, призраки крестьян, приподнимают головы, словно человек, вдруг что-то вспомнивший, вдруг что-то понявший, замирают в ужасе, словно безжизненный столб».
Зареванный зритель в надежде слышит: «Грузы идут, грузы идут! Картофель идет, окунь идет! Есть мясо, есть лебеди, есть хлеб!» Крышка ящика захлопывается над главным героем: «Чтобы бездушная кукла ожила, за ней всегда должен быть живой человек».
Громогласные аплодисменты, и ни единого слова больше.
Автор выражает особую благодарность заместителю директора объединенного государственного архива Челябинской области Николаю Антипину за помощь в подготовке материала.
«Вы понимаете по-татарски?» — с этой фразы для зрителей начинается знакомство с казанским театром кукол «Экият». Многие с улыбкой признаются, что в крови и сердце есть частица «татарскости», но все берут устройство для синхронного перевода. «А почему не на русском?» — у зрителей возникает закономерный вопрос. Сотрудница татарского театра переходит на шепот: «Вы все поймете сами. Это произведение до сих пор не перевели на русский. Тема очень тяжелая».
Повесть Галимджана Ибрагимова «Адәмнәр» («Люди»), взятая за основу спектакля, написана ровно век назад, и действительно до сих пор нет полноценного русского перевода, в сети доступны лишь отрывки. Ибрагимов рискнул написать о страшном голоде, свирепствовавшем в Поволжье и на Урале в 1921-1922 годах: «Тогда вымирали целые деревни, и смерть (мертвые тела, лежащие на улицах и в домах) стала жуткой обыденностью». Однако после первой публикации в 1923 году произведение подверглось многочисленной критике за осуждение советской власти и грубый натурализм, а потому оно было запрещено для печати на несколько десятков лет. Лишь в конце двадцатого века в татарских журналах «Идел», «Мирас» и в альманахе «Эдэби мирас» выйдет отредактированная версия повести.
Голод становится главным действующим персонажем не только повести, но и жизни Урала и Поволжья в 20-х годах прошлого века. И если у Галимджана Ибрагимова катастрофа разворачивается на примере лишь одной семьи, то в истории сохранились сведения о тысячах пострадавших.
Жизнь в катастрофе
Сведения о масштабном голоде отразились в исторических источниках. Игорь Нарский в своей книге «Жизнь в катастрофе: будни населения Урала в 1917-1922 годах» фиксирует, что к осени 1921 года население городов и поселков Урала страдало от хронического недоедания уже несколько лет. Социальное бедствие охватило в начале 1920-х годов территории 35 губерний (с населением до 40 млн чел.); на Урале — территорию Башкирии, множество уездов Екатеринбургской, Пермской, Уфимской и Челябинской губерний.
Татаро-башкирские деревни пострадали сильнее других. Они первыми подверглись мукам голода, так как не имели традиции разведения огородов: «Разверстка 1919 года лишила их мучных запасов, отсутствие которых нельзя было хотя бы отчасти компенсировать овощами. Последовавшие засуха и разверстка 1920 года, неурожай и хладнокровное изъятие продналога 1921 года довели разорение деревни до конца».
В ноябре 1921 года положение в челябинской деревне уже становилось отчаянным. Сводка губернской чрезвычайной комиссии к 15 ноября сообщала: «С наступлением холодов положение с каждым днем ухудшается, в некоторых случаях выливается в подавленное состояние и в последних — в отчаянную борьбу за существование. Центральное место в жизни занимает продовольственный вопрос, каковой все сильней и сильней обостряется. Крестьяне, добывавшие суррогаты в озерах, на полях и с деревьев, теперь лишены это возможности, а также за неимением фуража и теплой одежды лишены возможности поехать куда-либо в поисках хлеба».
В Катав-Ивановске некоторые семьи за неимением продуктов питались только соленой водой; в некоторых частях Бирского уезда в отсутствие соли ели известь. На территории Белебеевского уезда ситуация накалялась: «Стали есть собак, кошек; имеются сообщения об употреблении в пищу крыс, тараканов и мокриц». В декабре 1921 года лебеда в Бирске (территория Республики Башкортостан) стоила 70 тысяч рублей за пуд, в Уфимском уезде цена на нее возросла до 200 тысяч.
Согласно статистике, во второй половине ноября 1921 года в губернии голодало уже 336 тысяч человек, в том числе 158 тысяч детей. К декабрю количество голодающих возросло до 423 тысяч, 200 тысяч из которых несовершеннолетние. К весне 1922 года голод охватил весь Урал. Отчаяние и ужас сменились «апатией и покорным бессилием». Наблюдался рост смертности: на почве голода и употребления суррогатов росли эпидемии тифа, острых кишечных заболеваний, цинги.
Стерлитамакские «Известия» в выпуске от 4 марта 1922 года писали: «Люди мрут как мухи, мрут, ибо не имеют ничего для пропитания, не имеют даже и тех суррогатов, которыми хоть сколько-нибудь поддерживалась жизнь в летний период. Ни кореньев, ни трав, ни древесной коры, ничего нет, все съедено, все уничтожено».
Однако на исходе зимы и эти скудные продукты стали подходить к концу: «И как крайний предел, до которого доводит голод, стали сообщаться случаи людоедства».
Лебеда в голодный год…
Произведения натурализма крайне сложно экранизировать и представлять на сцене, несмотря на очевидное правдоподобие деталей и грубую реалистичность. А потому постановка с куклами становится символичной. Режиссер-постановщик, автор инсценировки и идеи решения сценического пространства Ильгиз Зайниев раскрывает весь масштаб катастрофы.
Изготовленные в мастерских театра «Экият» куклы и декорации вносят новые смыслы в повесть «Люди». Дом главного героя — пустой деревянный ящик. Беспросветное бедствие: ни грамма муки в доме, лишь талый снег и остатки соли. В надежде спасти свою семью отец Гарай продает топор – единственную надежду.
Вместо рук у кукол – тонкие веревочки и ладони-ложки, глаза у всех огромные, обведенные черной краской, у кукольных детей — вспухшие животы-картошки, а взрослые куклы с пустыми, оборванными по краям животами. Есть просят все: «Доживем до лета, а там и лебеда, рябина… Вот скоро начнет таять снег... На улице потекут реки и реки... А потом земли...»
Люди продолжают бороться с голодом и нравственным падением внутри ужасающей волны смерти. Но все мысли заполняют мечты о сытом желудке. Даже многочисленные надгробия — торчащие из земли ложки.
Может ли человек обесценить душу? Может ли преодолеть нравственное падение? Повесть заканчивается трагически: «А снаружи кто-то начинает кричать со смешанным бредом смеха. Услышав этот странный шум, голодные смерти, призраки крестьян, приподнимают головы, словно человек, вдруг что-то вспомнивший, вдруг что-то понявший, замирают в ужасе, словно безжизненный столб».
Зареванный зритель в надежде слышит: «Грузы идут, грузы идут! Картофель идет, окунь идет! Есть мясо, есть лебеди, есть хлеб!» Крышка ящика захлопывается над главным героем: «Чтобы бездушная кукла ожила, за ней всегда должен быть живой человек».
Громогласные аплодисменты, и ни единого слова больше.
Автор выражает особую благодарность заместителю директора объединенного государственного архива Челябинской области Николаю Антипину за помощь в подготовке материала.
Поделиться
