Поэтов много не бывает?

Сама Аргутина говорит, что пушкинское «минута — и стихи свободно потекут» не про нее. Уж скорее вспоминаются строки Маяковского: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Какой то толчок — мысль, сравнение, созвучие — возникает спонтанно, а потом долгая работа над словом, когда на белом листе черновика не остается просветов от наползающих друг на друга строчек правки. С трудолюбием отличницы Аргутина шлифует стих до ей одной ведомого предела. Тем не менее у Ирины Аргутиной вышло пять поэтических сборников, каждый раз с новыми стихами. Готовится к выходу большое издание, где будет собрано лучшее из написанного. А вообще-то загляните в Интернет, наберите фамилию. Там много ее стихов.

— В один из относительно недавних приездов в Челябинск Евгений Евтушенко предрек появление в России поэтического взрыва, подобного тому, шестидесятническому, которому обязаны всенародной известностью он сам и целая обойма поэтов. Евгений Александрович утверждал, что снова стихи будут собирать огромные залы, выйдут на площади.
— Я думаю, что подобного взрыва, массового интереса к поэзии не будет.

— Так что, как у Маяковского: «…можно жить, работать можно дружно. Только вот поэтов почему-то нету. Впрочем, может, это и не нужно».
— А вы знаете, например, что у нас на Урале проходят фестивали поэзии, конкурсы, марафоны? Есть молодые поэты, весьма амбициозные, печатающие¬ся в журналах, «Урале», например, или «Крещатике». Это ребята студенческого возраста или люди постарше. Многие молодые пишут в одной манере, я это называю постмодернизмом, хотя это не совсем точно. Они очень образованны, у них прекрасный словарный запас, великолепная метафорика… Но для чего они пишут, не знают. Им нужно себя выразить. О том, как это будет воспринято другими, пока не заботятся. Любят себя и друг друга, пока что они не воспринимают себя в общем контексте литературы на Урале и вообще…

— Вы могли бы порекомендовать читателям хоть несколько имен этих молодых поэтов?
— Из молодых я пока рекомендовать не возьмусь никого. Есть среди них потенциально талантливые, но больше пока сказать не могу. Из зрелых мастеров я очень хочу назвать нашего челябинского — Сергея Борисова, с удовольствием добавлю Юрия Седова (Фооса), Николая Годину, Нину Ягодинцеву. В Екатеринбурге — Евгения Изварина, Аркадий Застыриц, Юрий Казарин, из молодых Сергей Ивкин. Но много поэтов не бывает. Штучная работа… Года два назад меня пригласили участвовать в международном поэтическом интернет-альманахе «Сорок пятая параллель». Он на самом деле международный, поскольку редактор в Ставрополе, один член редколлегии на Украине, другой в Нью-Йорке… И мы публикуем стихи, стараясь дер¬жать планочку. Пишет много людей, и многие пишут хорошо. Кто из нас останется в будущем, пока неизвестно… Время покажет.

— А что, задача — обязательно остаться в будущем?
— У каждого свой вкус, но мне всегда нравилась поэзия, которая хоть и несет в себе какие-то приметы времени написания, но по-человечески является вневременной. Я читаю сегодня то, что написал Шекспир, и меня это трогает и восхищает. Поэтому хорошо, если бы что-то от тебя оставалось во времени.

— Очень, наверное, трудно поэту, если он находится вне питательной среды, вне пусть небольшого, но родного по духу сообщества…
— Это очень тяжело, но, к сожалению, лично у меня сейчас почти так. Я считаю, что вовремя, лет восемь—десять назад, попала в мастерскую Нины Ягодинцевой и кое-чему там в ремесленном плане научилась. Я лишь где-то к тридцати вдруг осознала, что теперь мне хочется писать по-настоящему. И поняла, что либо нужно ориентироваться на высшие достижения в поэзии, либо не заниматься этим.

— А для вас высшее достижение кто?
— Это дело вкуса. Для меня конец двадцатого века, это Иосиф Бродский.

— Так и думала, что сейчас назовет Пушкина и Бродского. Вы назвали только Бродского.
— Понимаете, Пушкин жил двести лет назад. Он великолепный, гениальный поэт, вышедший на недосягаемую орбиту. Но нельзя же сегодня писать его языком. Хотя… До него я даже, честно говоря, не помню, брал ли кто-то паузу в середине строчки, набирал ли дыхание? А ведь это такое открытие в поэзии: посреди строки остановиться и начать новую мысль. Это уже совсем другая поэзия, чем была до него.
(Тут мы с Ириной Марковной зациклились на Пушкине и Бродском надолго. Но увы — пропустим разговор. Газетной страницы не хватило бы.)

— Какого бы вы хотели читателя для своих стихов?
— Это связано, видимо, с вопросом культуры, нравственности, совести. И еще с тем, что кто-то определил поэзию как взволнованную речь. Хотя взволнованная речь достаточно сумбурна, а поэзия поднимает до высшего уровня переживаний. Может быть, дает ощутить внутреннюю дрожь, то есть приводит душу человеческую к непривычной для нее работе, после которой хотя бы какое-то небольшое время человек будет не способен гадить.

— Не заблуждайтесь.
— Пусть пятнадцать минут! Это уже хорошо. Я говорю, конечно, о тех, кто способен это пережить. Это немногие. Я вообще считаю, что поэзия — занятие совершенно элитарное. И поэзии в чистом виде на площадях не место. Это тихое занятие. Оно не лучше, но и не хуже, чем классическая музыка, которую далеко не все способны слушать, понимать, переживать… Единственно чего мне бывает жаль, так это когда поэты уходят, не успев оставить людям то, что могли бы сказать, самовыразиться. Жил в Челябинске малоизвестный поэт Александр Гашек. Тихий человек, окончивший жизнь где-то на пасеке, который так и не вписался в суетливую нормальную жизнь. И стихов у него набралось на маленькую книжечку. А стихи такие чистые, такие кристальные, просто роса на листке…

— Когда человеку не хватает собственных эмоций, он ищет, где бы ими подпитаться. Большинство находят их в мыльных сериалах, в сплетнях из жизни известных людей. А можно бы — в стихах, в музыке. Могут ли поэзия, искусство как-то перебить поток пошлости масскультуры?
— Очень сложно. Масскультура — это жвачка. А стихи читать — это работа, слушать музыку — тоже работа. К этому себя готовить надо…

— Как сохранить себя в трудные времена?
— Вы меня спрашиваете? Хотя, конечно, очень трудные времена мне тоже довелось пережить. Ну, во-первых, очень важно, чтобы было ради чего жить. У каждого это свое. Например, дети. Мне кажется, что я что-то могу сказать в стихах. И потом, нужно обладать каким-то мужеством. Если ты явился на этот свет, должен что-то сделать. Для меня что-то такое, за что не будет стыдно. И еще. Были случаи, хотя их не так уж много, когда люди говорили мне, что мои стихи помогли им пережить трудный для них момент жизни. И когда это происходит, мне все равно, известна я или нет, таких людей много или единицы. Будь хоть три человека за всю жизнь — значит, это кому-нибудь нужно.
Я по жизни — читатель. И когда я испытываю интеллектуальное наслаждение, эмоциональное потрясение от чтения чужих стихов, надеюсь, может быть, кто-то подобное испытывает при чтении моих строк…

— А что все-таки главное, что помогает человеку выжить?
— Совесть. Мне кажется, это заложено в человеке с рождения, как вторая сигнальная система. За что-то ему должно быть стыдно. Не надо от этого отказываться. А мы подменяем это страхом перед наказанием: Бог накажет за нарушение заповедей, государство — за нарушение законодательства… А почему не бояться самого себя? Укоров своей совести. Только человек сам может себя остановить от падения.