Александр Зыков, главный режиссер Челябинской драмы: «Свои спектакли в зале не смотрю»

В Челябинскую драму пришел новый главный режиссер Александр Зыков. В последние несколько лет он был главным режиссером Новосибирского театра драмы «Красный факел».
-
В таировских традициях. Московский драмтеатр показал в Челябинске технически сложные спектакли
-
Андрей Заводюк: «В Сатке живет театральная публика»
Возвратить зрителя
Официально кресло главного режиссера Челябинского академического театра драмы имени Наума Орлова Александр Зыков занял в первый летний день. К слову сказать, до сего дня на этой должности не было никого уже три года.
На своем официальном представлении новый главный режиссер заметил: зрительский интерес к театру заметно упал. И возвращение зрителя он воспринимает как одну из своих задач. Вот и зацепка для беседы!
— Любой театр всегда недоволен — по крайней мере, должен быть недоволен! — хотя бы одним пустым креслом в зрительном зале, — рассуждает Александр Зыков. — Это не то чтобы оскорбление для нас, нет! Просто все-таки хочется, чтобы выстраивались очереди. Но вот вопрос: какой ценой? В одном из театров, где я работал, поймали девочку, оказавшуюся дочкой мэра города, которая продавала пригласительные билеты. А в известном столичном театре стали подделывать билеты — совсем как валюту…
Согласитесь, надо идти все-таки другим путем. (Улыбается.) Правда, попал я в неудачный период, когда волей-неволей вся наша страна выезжает на дачи. И естественно, что театральные залы недосчитываются определенного количества своих зрителей…
— Один из способов возвращения зрителя — изменение репертуарной политики. Вы говорили о театре психологическом…
— Русский психологический театр славится во всем мире. Сегодня существует еще и так называемый концептуальный театр, в котором важнее, скорее, решение каких-то интеллектуальных задач, а сам актер, как в европейском театре, уходит как бы на второй план. Мне кажется, что школа русского актерского мастерства несомненно выше школы европейских театральных артистов. Очень жаль, что в последнее время мы что-то теряем, следуя моде.
— Упоминания о концептуальном театре — это некий шлейф прежнего влияния Романа Виктюка?
— Отчасти да. Виктюк как-то ловко умеет совмещать психологизм и форму. Форма, конечно же, у него превалирует, но и актеры у него блистательно работают!
А в том, что я именую концептуальным театром, увы, есть очевидная предсказуемость. Простой пример. Один молодой и весьма талантливый режиссер поставил «Процесс» Франца Кафки. Главный герой у него одет вот так же, как и мы с вами. А все остальные персонажи находятся в масках. При этом все они говорят в микрофон искаженным голосом. И что же? Уже через две минуты разгадываю замысел режиссера, который лишил их индивидуальности: существа без лица и без голоса — это толпа! И я начинаю скучать. А дальше-то что мне делать? Я же хочу видеть артиста! Я люблю, когда уши режиссера не торчат.
Конечно, наша профессия для амбициозных, хочется и себя показать: вот, дескать, как я придумал! Впрочем, и такие спектакли должны быть! Но они не должны быть главными. Это другой язык. А наш российский зритель все же приучен к театру психологическому.
Игра в Шекспира
— Среди российского зрителя вы выделяете зрителя челябинского?
— Бе-зу-слов-но! Лет четырнадцать назад здесь, в Челябинске, я поставил спектакль «Сказка Арденнского леса», это Юлий Ким на основе шекспировской комедии «Как вам это понравится» сделал лирическую фантазию, что-то вроде изящного капустника. И то была уже игра не Шекспира, а игра в Шекспира. Приехал в Челябинск будучи главным режиссером Норильского заполярного театра — театра, в котором мы могли и дурака повалять. И приехал-то в театр по-настоящему академический. Но тот поставленный спектакль все же считаю не очень удачным. Это было видно и по челябинскому зрителю. Знаете, зритель хотя и многое замечает, но все же по сути своей добрый и благодарный.
Вообще же каждый театр воспитывает на протяжении многих лет своего зрителя.
— Планируете ли вы отказ от каких-то спектаклей, скажем, невыгодных с точки зрения коммерческой? Может быть, зритель от них устал или сами актеры?
— Спектакль рождается, как и любой живой организм. И потом так же стареет и умирает. И любая реанимация здесь бессильна. Вы сами никогда не задавались таким вопросом: почему, скажем, кино не является коллективным искусством, а театр является? Ответ на него подсказал однажды Олег Ефремов. Когда его спросили, что он больше любит — театр или кино, он ответил: кино, дескать, он, конечно, любит, но ведь это же консервы… То есть в театре зритель влияет на процесс. Он как бы один из персонажей этого действа!
Я застал те времена, когда в театр вообще не ходили — пригоняли организованного зрителя, солдат, например. И, как правило, спектакли всегда проваливались. То есть не было обратной связи.
Уходите во втором акте!
— Вы уже что-то наметили в перспективном репертуарном плане?
— У нас появится английская драматургия. В перспективе будет Алексей Толстой, он тоже забывается, а между тем это достойный писатель.
— Опять же ориентируетесь на челябинского зрителя?
— Конечно! Это потом когда-нибудь возможно поставить «Носороги» Эжена Ионеско. Но не сейчас! Хочется, чтобы театр был переполнен, чтобы будущие эксперименты, пусть даже они и не станут удачными, все же прощались зрителями.
— Ваш коллега Валерий Фокин как-то заметил, что режиссер рождается только тогда, когда имеет право на ошибку. Насколько далеко он может зайти в этом направлении? Ведь он несет ответственность и перед зрителем, и перед труппой.
— Я давно работаю в театре, и у меня есть несколько спектаклей, за которые мне будет не стыдно. Например, «Татарин маленький» — спектакль, который стал лучшим на фестивале «Ново-Сибирский транзит». А есть спектакли, о которых мне и вспоминать бы не хотелось.
А иногда я чувствую неудовлетворенность. Знаете, должен раскрыть один секрет, никогда и никому его не говорил. Я свои спектакли в зале не смотрю, боюсь! А ведь я обязан смотреть! Но всегда опасаюсь сесть в зал и услышать от соседа по креслу: «Да пошли отсюда, что здесь смотреть!»
— Были случаи?
— А я не сидел! (Смеется.)
— Но вы допускаете, что такое говорят в зале…
— Конечно! Вообще нет ни одного спектакля, с которого кто-нибудь да не ушел. По разным причинам.
Помните, как Раневская друзьям говорила: «Если не понравится и будете уходить, уходите во втором акте». — «Почему не в первом?» — «Очередь большая в гардеробе».
Вот это, знаете ли, страшно…
Сколько в «Гамлете» женщин?
— От вас ждут революции в театре?
— Может быть, и ждут, но революции я не устраиваю. Тем более в кадровом вопросе, очень болезненном. И это не проблема этого театра! Сколько в «Гамлете» женщин? Офелия и Гертруда. А мужиков-то много! Мало женщин и в «Ромео и Джульетте». Между тем соотношение в труппе должно быть примерно три к одному. То есть если 30 мужчин, то должно быть десять женщин. Но такой пропорции сегодня не существует ни в одном театре. Сначала мы набираем труппу. А потом — чего греха таить! — актрисы стареют. Вначале она Джульетта, уже совсем скоро — леди Макбет, а потом — Кормилица. А дальше что? Мы ищем другую Джульетту… И так далее… У мужчин этот путь немного замедленнее. Поэтому женщин в театре прибавляется все больше и больше. И наконец, количество мужчин и женщин становится поровну, а иногда даже и больше. И тогда женщины страдают в театре. Это боль, беда. Ну а что делать? У нас репертуарный театр. И с этим никто не знает, как быть.
В Вахтанговском театре 175 артистов. Как это произошло? Зачем? Мало того, иногда на какие-то спектакли они приглашают даже артистов из соседнего театра. Во МХАТе еще больше — около 200 артистов. В Челябинском театре драмы 51 актер, не так давно здесь было около 60. Вообще же считается оптимальным для академического театра труппа в 40-45 человек. Но дело не только в количестве. Люди отдали жизнь своему театру. И актеры справедливо задают вопрос, а что с ними будет. Поверьте, это очень трудно решаемая проблема…
— Сегодня вы один режиссер в театре? Будете приглашать кого-то?
— Конечно. Мне уже понравилась поставленная здесь «Шинель». А теперь режиссер этого спектакля Денис Хуснияров предлагает поставить на челябинской сцене пьесу Александра Володина. И это уже не Гоголь. Это камерная психологическая драма.
Уверен: за полтора-два года мы найдем пять-шесть режиссеров, которых и будем приглашать. И это не от имени зависит. Нередко режиссер с громким именем, приезжая в чужой театр, относится к постановке как к халтуре. Мы же будем искать тех, кто к театру относится трепетно.
— Чем вы увлекаетесь помимо театра? В чем находите отдохновение?
— В музыке! Слушаю при любой возможности. Здесь мне дважды повезло. За короткий промежуток времени приезжал Башмет. Конечно, не мог не пойти. Бутман здесь был. Классика и джаз — это моя музыка.
А еще живу литературой. В ГИТИСе у меня были замечательные педагоги. Один из них на мой вопрос, читал ли он только что напечатанного тогда Экзюпери, ответил: «Я еще Толстого всего не перечитал»…
Я понял, что он мне сказал: не надо бежать за модой.
Второго педагога, помню, кто-то страстно убеждал: Фридрих Дюрренматт – это гениально!
И мой педагог отвечал: «Он слишком жирный, чтобы быть гениальным…»
Если вы видели портрет Дюрренматта, то вспомните его физиономию. Я понял, что он мне сказал: в Швейцарии не может быть гениев. Это не Россия. Он же не был петрашевцем, его не приговаривали к расстрелу. Поймите правильно: это я уж так говорю, утрирую…
Впрочем, конечно, слежу за современной литературой. Лишь только Пелевин появился, я все пытался разгадать: а это мода? Или это просто интересно и на самом деле талантливо? А сам стараюсь завет своего педагога в голове держать…
Поделиться