125 граммов хлеба из опилок. В их сердцах по сей день звучит тот страшный метроном

Среди них будут и те, кого назовут блокадниками и для кого наш город станет второй малой родиной. Сегодня в Челябинске осталось в живых 193 блокадника, в области их проживает еще около 200. Мы публикуем фрагменты воспоминаний четырех челябинцев, детство которых прошло в осажденном Ленинграде. В живых из них осталась сегодня лишь одна из этих четырех, Галина Лукина, одна из первых челябинских блокадниц, работавшая в ЧВВАКУШе.  

Хлеб из опилок

Галина Владимировна Лукина:

— Я родилась 25 ноября 1929 года в Ленинграде. И хотя, когда началась война, мне было неполных 12 лет, я очень хорошо помню те страшные дни. Сначала город бомбили. Первым делом были уничтожены Бадаевские продовольственные склады, где был большой запас продуктов. Чтобы разрушений было меньше, город начал жить в темноте: на улицах не было света, на окнах — светящиеся значки, которые закреплялись и на одежде: они давали знать, что в темноте идет человек.

8 сентября 1941 года Ленинград был полностью окружен. Началась блокада. Немцы подошли так близко, что они рассматривали город в бинокль. И начали обстрел из дальнобойных орудий. Когда летели самолеты, то в городе объявляли воздушную тревогу. А вот когда начался обстрел, то трудно было угадать, никогда не знаешь, где упадет снаряд. Начались тяжелейшие дни для ленинградцев.

Почти каждый день бомбили, обстреливали, бросали фугасные и зажигательные бомбы.

 Напротив нашего дома был зоопарк. Еще до начала осады хотели перевезти в Казань около 80 животных. Но спасти удалось далеко не всех.

Во время бомбежки погиб слон, многие животные умерли с голоду. А вот бегемота сберегли.


Рассказывают, что пришлось в воды Западной Двины выпустить американского крокодила — что с ним стало потом? Неизвестно.

Где-то в августе 1941 года вышел приказ убить всех крупных хищников. Иначе был риск: тигры и львы, испугавшись бомбежек, могли выскочить из деревянных вольеров и кинуться по ленинградским улицам. Мои ровесники, юннаты, которые помогали работникам зоосада, видели в те дни в лужах крови гору трупов расстрелянных львов, леопардов и волков.

Начался страшный голод: люди умирали тысячами. На все продукты подекадно ввели карточки. Нам на детские карточки давали на день 125 граммов хлеба. Да и тот был наполовину из опилок.

Помню, как мы вместе со всеми ленинградцами начали варить столярный клей на олифе, жарить лепешки из отжимок кофе.

В домах не было ни света, ни воды. Я ходила за водой на Неву с бидончиком. По парку идешь и видишь, сколько брошенных трупов. У некоторых вырезаны мягкие места. Трупы не довозили до приемного пункта, так как там нужно сдать карточку умершего, поэтому их бросали или заталкивали в траншеи, которые были вырыты для укрытия от бомбежек.

Сначала и мы бегали туда прятаться, но потом перестали, сидели дома: бегать уже не было сил.

Мама была постоянно на работе, так как транспорт по городу не ходил. В парке Ленина напротив нашего дома был приемный пункт покойников. Их там грузили на машины и увозили на кладбища — Пискаревское, Серафимовское и другие. Там были вырыты рвы, куда вываливали трупы и зарывали их. Сейчас там братские могилы. Зимой 1942 года через Ладогу была открыта Дорога жизни. Через нее началась эвакуация людей, а в город привозили продукты.

Чтобы выехать из города, надо было получить эвакуационный лист. Ни мама, ни бабушка не могли этого сделать. И я в 12 лет ночью, в темноте, ходила в эвакуационный пункт, чтобы занять очередь. При этом надо было проходить около витрин магазинов, которые были забиты покойниками. Так продолжалось три дня, хотя я занимала очередь рано, так как эвакуационных листов выделяли на наш район определенное число. Только на четвертый день я, проскочив между ног милиционера, все-таки получила разрешение на выезд.

Выехали из Ленинграда 20 марта 1942 года по Дороге жизни. По озеру ехали на грузовике, под колесами уже была вода. Так переехали на другой берег, где проходила железная дорога. Ночью нас посадили в товарные вагоны. Хотя в дороге нас кормили, но людей умерло очень много. До Челябинска мы ехали ровно месяц.

На грани истощения

Анна Андреевна Грачева:

— Родилась под Ленинградом. Когда началась война, мне было без семи дней 11 лет.

Большее всего запомнилось чувство страшного голода. Все, что было из еды, отдавали воинам. Зима с 1941 на 1942 год была очень холодная и очень голодная. Мы были опухшими от голода. И когда нас стали эвакуировать, мне пришлось надеть ботинки не своего 31-го размера, а мамины — 37-го размера. Целый месяц (с 27 марта по 27 апреля) 1942 года мы ехали в товарном поезде на Урал. Вывезли нас голодных, на последней грани истощения. И если бы не вывезли в тот момент, то все бы мы умерли с голоду, так как есть уже было совсем нечего. Вывезли нас по Ладожскому озеру на полуторках, покрытых брезентом под цвет льда. Я выжила только благодаря своей мудрой маме, она мне сразу не дала много (по ленинградским меркам) пищи. У тети Кати было пятеро сыновей, за всю дорогу умерли четыре сына, остался только один. У всех был кровавый понос, унесший столько жизней! Потом научились лечиться с помощью простого рецепта: полстакана кипяченого молока и несколько капель йода…



Бабушкин хлеб

Лилия Яковлевна Иванова-Гордейко:

— Родилась в Ленинграде в 1936 году. Родители умерли в 1942 году, вначале отец, потом мама. Когда мама умерла, я несколько дней сидела на подоконнике и плакала, а потом потеряла сознание, наверное, от голода. Какие-то люди выбили двери и увезли меня в детский дом, а затем меня с другими детьми эвакуировали. Сначала нас переправляли на пароходе по Ладоге. Потом пересадили на поезд. Мы очень мучились, всех тошнило, а кушать не давали. У всех страшно болели животы, и у всех открылся понос. Все дети весь день сидели на горшках. А тех, кто умирал, выбрасывали в окно, потому что поезд не останавливался…

Валентина Васильевна Чудаева:

— Родилась в Ленинграде 25 сентября 1938 года.

22 июня 1941 года мы встретили большой семьей: мама, папа, бабушка и нас три сестренки, младшей из которых было 8 месяцев. Вскоре умерла мама, папа был на фронте, бабушка после операции была совсем слаба. Но она твердо заявила: старших детей не отдаст никому, а младшую согласилась передать в детдом, потому что ей нужно было материнское молоко. Так для нас началась блокада. Все время, и день и ночь, нам хотелось есть, мы постоянно просили у бабушки хлеба. И бабушка делила свой пай между нами. Она долго снилась мне — та краюха хлеба, разломанная пополам… С тех пор не могу позволить себе бросить даже старый хлеб в мусорное ведро, или чтобы он лежал «вверх ногами». И мне всегда стыдно, если вижу небрежно лежащий хлеб…

И звучит метроном

По сей день в сердцах челябинских блокадников звучит тот самый «ленинградский метроном». Для тех, кто не знает, это система оповещения населения о воздушной атаке. С тех пор он вошел в историю как один из символов блокады. И он звучит на уроках мужества — каждый год, 8 сентября, когда отмечается день начала блокады. И часто на таких уроках памяти звучит этот пронзительный текст:

«Каждый год, в день рождения своей матери, наша соседка приходит на Пискаревское кладбище и кладет на могилу 100 граммов хлеба. Во время блокады эти бесценные граммы, означавшие для людей жизнь, мать отдавала дочери. Умерла сама, но спасла от смерти девочку. И вот теперь, спустя много лет, дочь возвращала ей не просто символический паек, она приносила к могиле память о своем человеческом долге, свою ничем не восполнимую боль, низкий, до земли, поклон, свое, быть может, обещание делать и поступать так, чтобы трагические страницы прошлого никогда не повторялись».