Чертовщина в театре. Актеры Молодежного театра продали душу за эксперимент

Возвращение авангарда

Для восприятия этой, безусловно, необычной для челябинской театральной среды постановки необходима определенная подготовка. Прежде всего эмоциональная. Эстетика балаганного представления, сна, абсурда, инфернальная атмосфера, зловещий юмор, агрессивная эксцентричность — поначалу все это может вызывать неприятие. Особенно если пытаться воспринимать происходящее на сцене головой. Умом здесь мало что поймешь.

«Мертвые души» Елены Кузиной — образец физического театра. Повествование здесь ведется на языке тела, через жест, особую выразительную пластику, которую не встретишь в обыденной жизни. Это театр не бытовой, не реалистичный, а потому и воспринимать его нужно иначе, нравится нам такая стилистика или нет. Попробуйте рационально смотреть и анализировать, скажем, многочасовые спектакли Юрия Бутусова — ничего не выйдет. Сравнивать — дело неблагодарное. Но некоторые элементы «Мертвых душ» Елены Кузиной вызывают ассоциации с бутусовским спектаклем «Бег» в Вахтанговском театре: та же эклектика жанров, то же сочетание несочетаемого, шум и суета, определенно неслучайные, отдельные персонажи, их облачение и странная, исковерканная пластика актеров.

Пересказывать сюжет спектакля «Мертвые души» смысла нет, так как в нем сохранена и фабула, и сюжетная линия. Интереснее поразмышлять о том, как это сделано. Вопросы начинаются уже на уровне сценографии. В центре сцены установлена замысловатая конструкция — то ли карусель, то ли колесо. В течение спектакля она вращается, перемещая установленные на ней пугала, которые к финалу обнажаются и становятся крестами.

Такое решение художника спектакля Дины Тарасенко (вместе с офисными стульями и другими чиновничьими атрибутами) дает простор для интерпретаций. Вот только несколько вариантов: возможно, это колесо сансары, а может, бесконечное движение истории по кругу. Не по спирали — именно по кругу. Меняются эпохи и поколения, ценности и исторические события, декорации и мир вокруг, но мы остаемся теми же, несем в себе те же пороки, слабости, все так же рискуем потерять душу в отчаянных попытках обрести силу, власть, вечную или хотя бы счастливую жизнь.

Ассоциация с повторяемостью истории может быть оправдана вот еще чем. Почти век тому назад, в 20-х годах прошлого столетия, в искусстве, в том числе театральном, господствовал художественный авангард. В стремлении найти новые формы художники обращались тогда к архаике, к балаганной и цирковой культуре, к площадному театру. Появилась биомеханика Мейерхольда и вызванная ею к жизни выразительная пластика. И вот спустя столько лет мы снова видим в театре обращение к истокам, к архетипам, к витальности, скрытой где-то внутри каждого из нас.

Еще одно «совпадение»: свои этюды актеры Мейерхольда ставили под фортепианную музыку — использовали сочинения Скрябина, Шопена. В «Мертвых душах», в нынешней постановке Молодежного театра, искушенного зрителя в этом плане порадуют авангардные и сложные импровизации Олега Каравайчука, которые усиливают суетливую, бесовскую, тревожную атмосферу спектакля.



Балаганная фантасмагория

Режиссер Елена Кузина работала с актерами по методу Михаила Чехова. В этом случае от них требовалось не просто быть драматическими артистами и произносить текст. Здесь нужен особый двигательный, кинестетический интеллект, актерам нужно быть физически образованными на более высоком уровне. Это им, пусть пока и не в полной мере, но довольно успешно, удалось. И это в данном случае заслуга не только режиссера, но и Екатерины Галановой, которая впервые (по крайней мере, в Челябинском молодежном театре) выступила в качестве режиссера-постановщика.

Связь спектакля с эстетикой цирка, а то и мимодрамы античности, проявляется в том числе на уровне грима. Лица всех персонажей наполовину покрыты белой краской, на которой выразительно выделены гротескные брови, усы, мимические морщины. Вторая половина лица свободна от краски. Таким образом, еще более выпукло проявляется двойственность героев этой истории — реальных и нереальных одномоментно, стоящих одной ногой в мире обыденном, привычном, а другой уже находящихся в неком метафизическом, инфернальном пространстве.
Чичиков в исполнении Вячеслава Косарева в этой истории фигура ключевая и, как ни странно, самая симпатичная. Он приезжает с целью купить мертвые души, но миссия его в другом. Своим появлением он высвечивает истинную, неприглядную суть других персонажей, обличает их, а затем подводит к продаже души. Вот только вопрос, есть ли у них душа. Все персонажи спектакля, кажется, уже давно мертвы — и душевно, и духовно. Они уже в аду или, по крайней мере, ходят по его краю, несознательные, в каком-то смысле незрячие, отвратительные в своих проявлениях.



Каждый персонаж в спектакле — некий образ, типаж, характер, наделенный определенными чертами и физическими атрибутами. Следить за ними доставляет странное удовольствие. Как ловко и резко рассекает воздух палкой жеманный Манилов в исполнении Артура Саркисяна, как скукоживается под белой, надвинутой на глаза шляпой Коробочка, один из персонажей Ольги Теляковой, как невыносимо вязко, мучительно мерзко передвигается запутавшийся в старом тряпье Плюшкин Бориса Черева. Еще один интересный атрибут — солнцезащитные очки, которые персонажи надевают в момент заключения сделки. Этим они словно подчеркивают, что добровольно закрывают глаза на совершающееся зло. Не может не привлекать внимания и таинственный чемоданчик Чичикова, который в момент открытия освещает лицо Вячеслава Косарева дьявольским красным свечением.

Жаль, что формат текста не позволяет охватить все роли, в том числе второстепенные, которые не менее выразительны и эксцентричны. Среди них — собачки Адель и Попурри, персонаж-калькулятор — дерзкая дамочка со взъерошенными волосами и со счетами в руках в исполнении Натальи Чиликиной, Селифан (роль Ивана Яковлева) и Петрушка (Дмитрий Хозин, Никита Скобелев), зять Ноздрева Мижуев (Ринат Загидуллин).

Но нельзя не сказать о персонаже Алексея Согрина. Его Ноздрев выделяется в ряду «жертв» Чичикова. Он единственный не верит ему и пытается, хоть и не очень успешно, вывести на чистую воду. Поначалу можно подумать, что он выступает антагонистом Чичикова. Но в финале оказывается, что он, скорее, еще один черт. Даже в этой роли Алексей Согрин остается верен себе и, как ни пытайся отогнать это ощущение, напоминает и его Тартюфа в одноименном спектакле Искандэра Сакаева, и Пугачева в «Капитанской дочке» Тимура Насирова, относительно недавних премьерах.



Адская карусель продолжает крутиться в душе зрителя и после завершения спектакля. После просмотра ощущаешь себя обессиленным, а ночью потом снятся странные сны. Люди с более прочной душевной организацией, вероятно, не так остро воспримут эксцентричность спектакля. Но в любом случае сложно отрицать, что «Мертвые души» Елены Кузиной — это для Молодежного театра эксперимент. И эксперимент удачный. Хотя бы потому, что при всей своей отталкивающей стилистике и многослойности, несмотря на переживаемые после просмотра хаос и смятение, эту постановку хочется пересмотреть еще раз. И какие новые слои откроются при повторном просмотре, одному Богу известно. Или черту.