Шансон: душой и для души. В челябинской филармонии готовится премьера программы «Приходите в мой дом…»

Накануне встречи с музыкальным руководителем нового проекта художественным руководителем филармонии Владимиром Ошеровым поинтересовалась у некоторых знакомых: что такое шансон? И поразилась разнообразию ответов.

Большинство сказало, что это жанр, уходящий корнями в народную французскую песню. И называли имена Шарля Азнавура, Сальваторе Адамо, Мориса Шевалье, Эдит Пиаф, Джо Дассена и других. По поводу русского шансона мнения разделились. «Блатняк терпеть не могу», — говорили одни. «Очень люблю Елену Ваенгу», — говорили другие. Кому то нравился Трофим, любимец женщин Стас Михайлов, кому то «Люба, Люба, Любонька» Успенская, Александр Розенбаум, Михаил Шуфутинский, Вилли Токарев. Старшее поколение помнило Петра Лещенко, Бориса Рубашкина. Некоторые утверждали, что понятие «русский шансон» вообще надуманное.

Так что же такое русский шансон?

— На самом деле само понятие действительно французское, русский шансон мог бы иметь другое название. Он многолик и разнообразен, поскольку в основе его и поэзия, и русская народная, и авторская, и бардовская песня, и городской романс, и много других составляющих. Но и русский, и французский, и любой другой шансон объединяет общее: это всегда история, часто душещипательная, которая, что называется, поется душой и для души. Вы же все знаете певцов, у которых не было больших вокальных данных, но они пользовались огромным успехом: это Утесов, Бернес, Высоцкий… Сегодня я бы назвал Сергея Трофимова, того самого Трофима, который пишет очень качественные тексты, Елену Ваенгу и многих других. И не важно, какие у них голоса, важно то, что идет из глубин души. Понимаете, нельзя говорить в общем: люблю — не люблю. Могу поспорить, что у каждого человека есть любимые шлягеры, песни, относящиеся к этому жанру. Я вообще не сторонник обобщений и чистых жанров.

— «Есть музыка плохая и хорошая» — сказали вы в одном интервью.

— Это не я сказал, а Шостакович, я его процитировал. И он абсолютно прав.

И Строк, и Ваенга

— Что вас подвигло на создание такой программы?

— Иногда я включаю телевизор и ужасаюсь: кто и что только не поет! Слушаю, смотрю и ловлю себя на мысли, что многие рядом не стояли с нашими артистами. К нам тоже часто приезжают с гастролями не только авторы, но и исполнители шансона. И я пришел к мысли, что мы могли бы сделать это гораздо лучше. Вошедшие в проект солисты — а это заслуженная артистка России Алина Анищенко, дипломант международного конкурса Екатерина Берсенева, лауреат фестиваля бардовской песни Борис Цыпышев — гораздо артистичнее, талантливее, и голоса у них лучше. Они восприняли идею с большим интересом. Мы много говорили на эту тему, подбирали репертуар. В результате подобрали 18 номеров на музыку Оскара Строка, Александра Вертинского, Вилли Токарева, Елены Ваенги, Катерины Голицыной и других авторов. Сопровождать концерт будут тоже музыканты высочайшего уровня, они же приготовили попурри на эту тему.

— Владимир Григорьевич, сами участвуете?

— Ну а как иначе? Идеология проекта, фортепиано, еще и спою из Михаила Шуфутинского: «Старое кафе», «За милых дам» — задумок немало.

«Шурка» стала «Муркой»

— Ну а как с «блатняком», Владимир Григорьевич? Для меня было открытием, что текст старой песни «Шурка» на «Мурку» переделал одесский поэт Яков Ядов, а музыку сочинил знаменитый композитор Оскар Строк. Известно, что «предшественница шлягера» «Шурка» была создана в Курской тюрьме. Ее относили к жанру жестокого романса, он был популярен, и даже в царской семье этот романс любили. Позже, с внедрением в криминальную среду сотрудницы МУРа Марии Климовой, песня обросла множеством добавлений, переделок, и сегодня «Мурка» существует во многих вариациях.

— Это известный факт. Должен заметить, что многие тексты принадлежат известным поэтам — Есенину, например. А такой профессионал, как Михаил Танич с его «Лесоповалом»! Примеров немало. Многие объясняют рождение тюремной лирики тем, что полстраны в сталинские времена сидело в ГУЛАГе. Однако история русского шансона очень давняя.

— Да, еще Достоевский, отсидев в Омской каторжной тюрьме, в своих «Записках из Мертвого дома» писал, что существует несколько направлений тюремной песни: разбойные, острожные, каторжные…

— Еще существует эмигрантская лирика, много песен появилось после Афганистана, есть очень своеобразный одесский шансон, где много юмора. В общем, вся история России отображена в шансоне, как и в любом жанре культуры. При этом тексты меняются. К ним что то добавляется, убавляется, порой первоисточник не узнать. Но такова судьба песен, которые передаются часто по «народному радио», их поют у костров, во время домашних застолий, где точность текстов весьма условна. Так вот, возвращаясь к вопросу о «блатняке». Мы не включили в программу ничего из тюремного репертуара. Просто потому, что хотели сделать концерт жизнерадостным, с юмором, чтобы зрители просто отдохнули в воскресный вечер: премьера намечена на 5 апреля.

Без адвокатов

— Владимир Григорьевич, чем то идеология проекта напоминает «Госпожу Оперетту». Ощущение, что этот жанр ругают, называют, как в советское время, мещанским, низкопробным, а он себе живет, и, как поется в известной песне, «эту песню не задушишь, не убьешь».

— А зачем убивать? Некоторые кичатся тем, что любят только классику, а шансон — жанр низкого пошиба. Я вот тоже очень люблю классику, ну а при чем тут шансон? Была бы музыка хорошая. И еще существует такой тезис: если это нравится миллионам, значит, это не может быть плохо. Так что шансон в адвокатах не нуждается. В России он особенно многолик: в нем появляется все больше направлений, причем достаточно интересных. И у него очень давняя история.

— А что после шансона? Какие-то мысли приходят?

— Наша филармония относится к тем немногим творческим коллективам, которые в месяц дают по три-четыре гастрольных концерта, а в остальные дни в репертуаре собственные программы. И зрители их любят. Как правило, в других регионах наоборот: на сцене мало своего, сплошные гастролеры. Сейчас задумываемся о театральной постановке. Не буду забегать вперед, но сюжет уже присмотрели. Любое новое на сцене всегда риск. Не предугадать, как воспримет наш новый проект зритель. Однако если ничего не делать и всего опасаться, то никогда ничего и не создашь.