Александр Рудин, музыкант: «Сейчас хорошо, если слушатели вообще придут»

Зачастую эти поиски приводят к настоящим археологическим находкам в музыке. Несмотря на то что редкие ноты даже изданы или находятся в открытом доступе в интернете, исполнители отдают предпочтение проверенным временем шедеврам. В итоге получается, что Бетховена в большей степени знают по его «Героической симфонии», Моцарта — по «Реквиему», Чайковского — по «Щелкунчику» и «Спящей красавице». При этом блестящие, но малоизвестные вещи из наследия этих и других композиторов оказываются забытыми и уходят в небытие.

Исправить эту несправедливость стремятся музыканты камерного оркестра Musica Viva. Инструментальный ансамбль, созданный при Владимирской областной филармонии в 1978 году скрипачом и дирижером Виктором Корначевым, сегодня является оркестром, который входит в число ведущих коллективов России и отличается уникальным творческим амплуа. Несмотря на сложности, с которыми сталкиваются камерные оркестры сегодня, Musica Viva живет и дает жизнь самой музыке. С латинского языка название коллектива так и переводится — «живая музыка».

В Челябинске музыканты исполнили увертюру к опере «Торжествующая Юдифь» Антонио Вивальди, сюиту «Старинные арии и танцы» Отторино Респиги, Концерт ре-мажор для виолончели с оркестром Луиджи Боккерини и Октет для струнных инструментов Феликса Мендельсона. После выступления в областном центре оркестр совершил турне по закрытым городам Челябинской области и дал концерты в Снежинске и Озерске.

О том, что такое аутентичное исполнение, чему мешает инерция в музыке и как выжить камерному оркестру в современной России, мы поговорили с художественным руководителем коллектива, блестящим музыкантом, виолончелистом, пианистом, профессором Московской консерватории Александром Рудиным.

Археологи от искусства

— Как бы вы описали творческий портрет камерного оркестра Musica Viva?

— Мы максимально открыты к восприятию нового, к экспериментам, стараемся создавать новые традиции, прислушиваться к новым идеям. Мы не закостенелый коллектив. Часто мы выступаем большим симфоническим составом в 45-50 человек с приглашенными исполнителями из разных стран мира. Кроме того, мы в хорошем смысле всеядны. Если вы посмотрите на наш репертуар, то найдете там музыку и старинных, и современных композиторов. Причем, как правило, это мало известные широкой публике произведения.

— Как совершаются те самые «музыкальные археологические находки»?

— В первую очередь, должен быть интерес. На самом деле, нот очень много, и достать их несложно, все они изданы. Для этого есть библиотеки, интернет. За почти 30 лет, что я руковожу оркестром, мы нашли много того, что нигде и никогда в России не исполнялось. Мы каждый год играем не по одному новому произведению, записываем диски. Другое дело, что ими, как правило, не интересуются. Почему? Инерция. Концертные организации не хотят рисковать, поэтому каждый сезон играют, условно говоря, только «Реквием» Моцарта. К тому же зачастую и самим исполнителям лень учить что-то новое.

— Есть ли какие-то особенно значимые открытия лично для вас?

— Из русской музыки это, конечно, Александр Алябьев. К сожалению, его в большинстве случаев знают только по романсу «Соловей». Это же абсурд! Перечень всех его произведений – это огромный список: романсы, оперы, симфонические и камерные произведения. Поэтому я рад, что мы смогли записать диск с малоизвестными произведениями Алябьева. То же могу сказать про Михаила Глинку. Буквально три месяца назад у нас вышел диск с барочными виолончельными концертами. Один из них написан Карлом Филиппом Эммануэлем Бахом, другой записывался всего один раз. А вот два концерта мы записали первыми, в том числе произведение Иоганна Вильгельма Хертеля. До нас этого никто не исполнял, хотя эти ноты изданы.

Жизнь для музыки

— Когда в прессе говорят об оркестре Musica Viva, часто делают акцент на том, что коллектив славится аутентичным исполнением музыки. Поясните, что это за тип музицирования и действительно ли вы стремитесь к исторически ориентированному исполнению?

— Мы, по крайней мере, стараемся, но, как мне кажется, далеки от этого. Аутентичность в музыке — это исполнение произведения в соответствии с условиями той эпохи, когда оно было создано, то есть так, как оно было задумано и исполнялось, скажем, 500 лет назад. Для этого нужно знать исторический контекст, понимать особенности эпохи. К тому же важно учитывать, что с прошлых веков значительно изменились струны, инструменты. Другой стала риторика, с другим посылом исполнители выходят к публике. Поэтому важно, чтобы музыкант спрашивал себя, что он играет, зачем, в чем смысл произведения. Это первый шаг. Еще один момент: со временем в первоначальном нотном тексте возникают «наросты» так называемой традиции. И исполнителям следующих поколений нужно суметь разглядеть за этими «карандашными пометками» изначальный замысел автора.

— Должен ли и слушатель, приходя на концерт, задаваться вопросом о смысле того, что он услышит в зале?

— Это, конечно, было бы идеально. Но сейчас такое время, что хорошо, если слушатели вообще придут. Что касается меня, то я как зритель не ищу удовольствия на концерте. Я ищу переживания, информации.

— Сложно ли в современных условиях существовать камерным оркестрам?

— Действительно, сейчас для нас наступили сравнительно сложные времена. Чаще деньги вкладывают в выступления больших, симфонических, оркестров, а камерные, за некоторыми исключениями, остаются на втором плане. Вообще, небольшие коллективы сегодня — это если не атавизм, то что-то такое, что не совсем в моде. Еще одна проблема камерных оркестров в том, что они зачастую закостенелые, неподвижные в своих устремлениях, играют один и тот же репертуар. Симфонические оркестры, как ни странно, более подвижны в этом плане.

— Было время, когда вы ни от кого не зависели. Теперь Musica Viva — это государственное учреждение культуры. Не накладывает ли это какие-то ограничения? Или, наоборот, такая поддержка жизненно необходима?

— В этом вопросе нужно снова учитывать условия времени. После перестройки все постоянно менялось. Сначала, в 90-х годах, некоторые оркестры стали частными. Потом государство снова стало забирать все себе, и ни от кого не зависеть стало практически невозможно. Мы действительно несколько лет находились в свободном плавании. И в этой свободе были некоторые преимущества: мы были сами себе хозяева. С изменениями в политической и экономической ситуации в стране стало сложнее. Но нашлись добрые люди, нас на работу взял департамент культуры Москвы. Проблемы, конечно, остались. Очень мешает бюрократия, которой становится все больше. Но, по крайней мере, появилась какая-то стабильность, которая позволяет заниматься творчеством.

— В одном из интервью вы говорили, что Musica Viva — это «не просто коллектив, это особый способ существования музыки»? Что имелось в виду?

— Я говорил об эксперименте, об открытости. Musica Viva — это идея. Возможно, это прозвучит громко, но мы стараемся создавать хорошие условия для музицирования, для существования самой музыки. В идеале мне хотелось бы, чтобы мы не работали, а именно музицировали, чтобы это был образ жизни, а не работа. В нашей стране это возможно не всегда. С другой стороны, даже в самые сложные с финансовой точки зрения годы из коллектива практически никто не ушел. И это очень ценно. Значит, у нас что-то получается.