Осколки войны. Малолетние узники концлагерей помнят вкус хлеба из опилок

Эти дети тоже были свидетелями войны. Только видели они ее из-за колючей проволоки. И лишь спустя почти полвека после Победы им придумают имя — бывшие малолетние узники фашистских концлагерей.

Сегодня их, в годы войны чудом оставшихся в живых, в Челябинске проживает уже менее ста человек. Среди них Валентина Клюкина, в мирное время работавшая на Челябинском заводе имени Колющенко. А война для нее началась в четыре года…

«Тетка, дай малека!»

Согласно документам, всего на территории Германии и оккупированных ею стран действовало более 14 тысяч концлагерей. За годы Второй мировой войны через лагеря смерти прошли 18 миллионов человек. Из них 5 миллионов — граждане Советского Союза. Из этих же 18 миллионов более 11 были уничтожены. И каждый пятый был ребенком.

Валентине Клюкиной несказанно повезло: тысячи раз она была на волоске от смерти. Но каждый раз ее спасало Божье провидение…

Родилась она в деревне Старокожевка Могилевской области в Белоруссии. Когда началась война, ей было четыре годика. Было у нее две сестры, старшая и младшая, и братик, который родился за месяц до войны. Почти в один день с рождением братика у них забрали отца. И остались они одни.

За десять дней немец всю Белоруссию занял. С того времени они жили в оккупации.

«Всякое-всякое бывало! Но чтобы зверства какие со стороны немцев были, так уж не сказала бы, — вспоминает первые дни войны Валентина Максимовна. — А вот полицаи, тот страшный народ был! Они могли за ноги ребенка схватить — и об стенку!»

Жила Валя с семьей километров за семь от леса. А там же, в лесу, партизаны! Немцы как огня их боялись! А потому шарахались от каждого куста. Вот и повырубали каждое деревце!

И к ним в деревню они являлись как бы набегом. Полицаи приходили, заставляли всех рыть окопы да землянки.

Поначалу немцы их не трогали. Но потом все понемногу стали забирать: и корову, и свиней, и кур. И остались они на подножном корму.

«К нам даже беженцы приезжали, жили у нас в доме, прямо вот как недавно с Украины на Урал приезжали, — рассказывает Валентина Максимовна. — И у нас тоже жила одна большая семья с детьми. Помню, все мы выстроимся с кружками, а дети-беженцы кричат на весь двор: «Тетка, дай малека!» И мама всем поровну разливала…»



Держитесь за спидницу!

В 1943 году немцы стали отступать. И всех деревенских тоже погнали с собой — как средство защиты. В один из осенних дней (уже холодно было, конец октября) их всех выгнали из домов, старых и детей, и под дулами автоматов, с собаками погнали неизвестно куда. Кто-то пытался по дороге бежать, и их звали с собой. Да мама говорила им: «Куда мы такой оравой, замерзнем где-нибудь. Пусть уж лучше немцы убьют нас на своей земле…»
Когда их выгнали из домов, немцы деревню всю подожгли.

«Они все были с факелами, бегали и под крыши совали эти факелы, — продолжает она свой рассказ. — А крыши-то соломенные, и как спички дома наши вспыхивали. Как же мы кричали! Пока мы шли по дороге, видели, как все дома в деревне нашей, а их было более ста, сгорели в несколько минут…

Пока шли по дороге, с самолетов стреляли, бомбили, и мама нас хватала в охапку и кидалась под дорогой в какую-нибудь ямку и укрывала собой, как кошка, как птица какая... И приговаривала, помню: «Если убьют, так уж всех зараз…»

Шли мы долго. А если кто послабее уставал, особенно старики, их тут же расстреливали. Мама малыша на руках несла, а мы за нею все трое шли и за подол держались. И мама все приговаривала: «Только не падайте! Только держитесь за спидницу!» Спидницей у нас в Белоруссии называли юбку. А дожди страшные в те дни шли. Дорогу развезло. И у нас некоторые дети не от усталости даже, а просто поскальзывались и падали в грязь. Их тоже расстреливали.
Загнали нас в какой-то сарай. Мы, детишки, еще всего ужаса происходившего недопонимали. Залезли на скирды и по соломе скатывались вниз: весело нам было, хохотали, помню…»

Потом их пригнали на вокзал, посадили в товарные вагоны-телятники, и поехали они в Германию.



Кровь за крошку хлеба

Приехали в местечко под Дрезденом. Жили там в бараках. Ходили в деревянных колодках. Кормили баландой — иногда из гнилой брюквы, в другой раз из очисток картофельных. Хлеб только иногда давали, да и то по малюсенькому такому кусочку…

Мама уходила каждое утро на работу на завод, где выпускали какую-то керамику, и приходила почти ночью. А их, детей, заставляли заниматься уборкой в лагере. Люди умирали, и каждое утро они брали их за ноги, тащили волоком во двор.

Валя хорошо помнила, как однажды мама принесла с завода отколотую голову от керамической куклы. Как же они все были рады! Уж они и в тряпочку ее заворачивали, и укачивали по очереди!

Помнит и то, как кровь брали у них постоянно. Кусочек хлебца им за это иногда давали. Помнит, как они отчаянно кричали: «Возьмите у меня кровь! У меня хорошая, хорошая!»

Девочка среди них одна была, евреечка, хорошенькая такая... И как только немцы заходили в барак, они все прятали ее глубоко в солому. Украдкой кормили ее. Так она у них долго жила и выжила… А у них, у немцев-то, чутье было какое-то на евреев! Так, бывало, построят всех во дворе и находят еврея, кричат: «Жид! Выходи!» И тут же расстреливали при них.



И поросла земля бурьяном

Когда их освободили и они вернулись обратно в свою деревню, то ужаснулись и заревели во весь голос. Деревней их Старокожевку и назвать-то было нельзя, кругом одни трубы печные торчали! И вот как же получается: пришли, значит, к себе домой, а жить-то и негде! И есть было абсолютно нечего! Уже лето было, но ничего не посадишь и не посеешь. Да и нечего было сажать-то! Ни одного семени!

И сама земля обеднела, бурьяном поросла, считай, уже два года ничего не сажали на ней. Если повезет, находили гнилую картошку на полях, что случайно осталась с прошлого года. Спасали лебеда и крапива, суп из них варили. Между тем мама их совсем опухла от голода. Сосед-старик говорил ей: «Ты бы от каждого своего ребенка по кусочку взяла, тебе бы и хватило. А так помрешь от голода — кому нужна будет твоя орава?»

Голод-голодом, а было еще и другое горе. Только они выходили на улицу, как в спину им мальчишки бросали камни и кричали: «Фашисты! Не ходите с нами играть!»

Но время шло. Они как-то приспосабливались жить. Вскоре Валентина окончила школу, а потом и машиностроительный техникум в Могилеве. После техникума приехала по направлению в Челябинск на завод Колющенко. И как зашла в ту заводскую проходную, так только через 36 лет и вышла — на пенсию, значит…

«Мама в последние годы с нами жила, — рассказывает Валентина Максимовна. — Помню, задумается так и вспоминает концлагерь. И нас спрашивала при этом: «Почему, думаете, нас немцы тогда не расстреляли?» Мы отвечали: «Так ведь немец до Урала хотел дойти, ему рабсила нужна была. А мы что? Подрастающее поколение…»

Мать же при этом спрашивала иногда: «А вы сами-то помните, что было в лагере? Не помните? Ну и не надо вам помнить!»

Конечно, может быть, и не надо помнить… А ночью нет-нет да и вдруг придет на память тот гнилой вкус хлеба из жмыха и опилок...

Сегодня иной раз со своими сверстницами общаюсь и удивляюсь им. Как начнут они жалиться: вот, дескать, бедные страны свалились на нас! Все добро туда! Все им! А у нас у самих-то, мол, пенсии маленькие! И самим и так нам есть нечего!

Я отвечаю им: «Да, девоньки! Под дулами автоматов и под собаками не были! Видать, вы настоящего-то голода и не знали! И горя настоящего не видели!» И не дай-то Бог, чтоб увидели… Не дай-то Бог!»