Война челябинской учительнице запомнилась студеными зимами и печеной картошкой

Проводы папы

Когда в их дом постучалась война, ей было всего шесть лет.

Мобилизация началась с первых дней. По указу призывались мужчины от 23 до 36 лет. Ее отцу было уже 39, но в один из жарких августовских дней 1941 года они уже провожали его на фронт. Сбор призывников был у военкомата Советского района, располагавшегося тогда по улице Красноармейской недалеко от деревянного цирка и школы № 36 (потом там разместится госпиталь, а впоследствии – педучилище).

Народу собралось много. Наконец, выстроились в большую колонну и пешком все отправились на вокзал. На перроне уже стоял состав. Было шумно, суетно. От усталости она мало что понимала. Но когда раздалась команда «По вагонам!», с ней случилась настоящая истерика. Она рыдала, кричала, отца не отпускала. А одна старушка сказала: «Господи, как убивается девочка об отце! Видно, чует детское сердечко: не вернется отец с войны…»

…Он вернется: постаревший не по годам, уставший, с покалеченной на Синявинских высотах под Ленинградом правой ногой (до конца жизни он будет прихрамывать на эту ногу). А еще молчаливый (никогда ничего не рассказывал о войне своим детям). Но все-таки живой. К ее радости, предвидение той бабки не сбылось. Видно, недетское ее отчаяние дошло тогда до небес...

Закончилось детство

Несмотря на шестилетний возраст, у матери она была первая помощница, поскольку остальные были и вовсе малыши: брату Борису четыре годика, Володе — два, да еще в люльке день и ночь плачет младшая сестричка Людочка.

Она до сих пор удивляется, как разместились в их однокомнатном домишке так много людей! Их пятеро, да еще на подселение направлено три человека: тетя Нюра, работавшая в ремонтной бригаде на железной дороге, и две студентки мединститута, эвакуированного из Киева, Соня и Клара. В разговоре с мамой она почему-то называла их не по именам, а так: черненькая и рыженькая. Как сложилась их судьба после войны, неизвестно: ни одной открытки от них почтальон так им и не принес.

«Я не знаю, где моя мама Мария брала силы, чтобы справиться со всей оравой: обуть, накормить, приласкать всю нашу кучу малу, — вспоминает Римма Васильевна. — Но она выбрала меня в свои помощники и строго требовала выполнять все ее поручения. Я и печь должна была подбелить, и пол некрашеный вымыть. Да не просто вымыть — выдраить его голиком с песком, чтобы пол был чистым и белым…»
Так в шесть лет закончилось ее детство.

Мать посылала ее по всяким учреждениям, где давали для поддержки семей фронтовиков разные талоны, чтобы получить «суфле» (сладкое обезжиренное молоко), а в столовой — жидкий капустный суп и перловую кашу. Она любила эти походы в магазины и в столовую, что были на улице Советской. Вечно голодная, вкусный запах из этой столовой она чувствовала за несколько кварталов.

Очень любили они печь печенки из картошки на железных печурках, которые называли буржуйками. Стояли они в каждом доме, требовали немного топлива, быстро нагревались, правда, так же быстро и остывали. Вкус той печеной картошки она помнит до сих пор.

А в доме школьной подруги Эльзы ее угощали печенками из моркови и свеклы. Это была небывалая роскошь! Дело в том, что бабушка Эльзы, по матери эстонка, жила тогда в богатом по тому времени эстонском колхозе «Слава». Оттуда и привозили в дом ее подружки овощные деликатесы.

У них же картофеля было очень мало, хотя выделили им землю для посадки недалеко от дома по улице III Интернационала, за железнодорожной линией (ветка Челябинск — Екатеринбург). Там, где стоят сегодня пятиэтажки на улицах Кудрявцева и Либединского, в то время был огромный пустырь. Вот там и было небольшое картофельное поле. Его с мамой они обрабатывали лопатами и тяпками. Маленькая Римма сажала и окучивала кусты, боролась с сорняками и собирала картофель.

По карточкам выдавали по 300 граммов хлеба, но, чтобы его получить, надо было выстоять очередь, которую занимали с раннего утра, и чаще всего это приходилось делать ей. Зато когда она приносила хлеб домой, то говорила твердо маме: «Мне порцию мою отдавай всю» и съедала всю норму за один раз, чтобы хоть один раз, но насытиться. Остальным детям хлеб делился на три части и выдавался строго по ломтику три раза в день…

«Дяденька, сбрось уголька!»

В школе она была необычайно активной. Любила петь в школьном хоре, выступавшем в госпитале перед ранеными бойцами… Любили они и уроки физкультуры, особенно модно тогда было выстраиваться во всякие пирамиды.

А еще любили театр. Самостоятельно разучили сказку Маршака «Двенадцать месяцев» и мастерски исполняли, как «настоящие артисты», свои роли.

Война запомнилась студеными зимами. Шуб не было, шили тужурки на вате, на ногах вместо валенок тряпичные бурки, утепленные ватой, а подошва — деревянные колодки. Уголь выписывали для семей фронтовиков по норме, но его не хватало на всю зиму, и мать часто посылала ее на паровозную сортировочную станцию. Она находилась в районе улицы Спартака (сегодня это проспект Ленина), недалеко от современного хладокомбината № 1, «холодильника», как его называли. Наверху, по высокой насыпи, проходила железная дорога. Туда пригоняли машинисты паровозы, чтобы очистить от золы и шлаков топки.

Взяв мешок, большой, дерюжный, и салазки-саночки, она отправлялась туда. Увидев машиниста, громко кричала: «Дяденька, сбрось уголька!» И им сбрасывали машинисты «глыбы» угля. Она укладывала добычу в мешок, завязывала, и — в обратный путь! На несколько дней хватит, тепло будет в доме!

А раз в доме тепло, опять придут мамины подружки — женщины-солдатки (так называли тех, чьи мужья воевали на фронте). Они иногда собирались в их доме и пели красивые песни тех лет: «На позицию девушка провожала бойца», «Темная ночь», «Жди меня», «Синенький скромный платочек». Дети любили эти посиделки и всегда подпевали взрослым…

Между тем зачастую зимой в доме было настолько холодно, что чернила в непроливашках к утру застывали. Холодно было и в общественных местах. Однажды она с подружкой пошла в театр оперетты (теперь дворец культуры ЧЭМК). Слушали оперетту «Девичий переполох». В зале было холодно, как на улице зимой. Зрители сидели в верхней одежде. Но жизнеутверждающая музыка вызывала бурю положительных эмоций в их детских сердцах и согревала их изнутри…

Фронт был от них далеко, но по их широкой улице часто проходили колонны танков. Мимо их дома поднимались они в горку и двигались в сторону ЧГРЭС. И Римма прекрасно понимала, что они жили в центре того самого Танкограда, которым стал Челябинск на время войны.

Пожалуй, самым приятным событием для них был поход в кино. И, конечно же, это был кинотеатр имени А.С. Пушкина. Смотрели фильмы почти бесплатно: билет для детей стоил 10 копеек. Приходили заранее. Ведь перед началом сеанса будет еще концерт артистов: пели песни, читали стихи, и — вот чудо! — пианист играл на настоящем пианино.

Щи из крапивы

Жили в войну дружно и взрослые и дети. Соседи делились друг с другом чем могли. Своего огорода у них не было. А у соседей был. И на весенние зеленые щи соседка Акулина всегда приносила им со своего огорода щавель и первую майскую крапиву.

Сосед Максим Федорович был любителем-грибником. В сезон из леса с пустой корзинкой не приходил. Опять же делился с ними лесными дарами. А уж как вкусна была груздянка из свежих грибов или пельмешки из синявок!

Для вечно голодных детей в школах большой поддержкой была маленькая булочка (в 30-50 граммов), которая выдавалась каждый день ученикам. Как ждали они большую перемену, когда учительница входила в класс с подносом и раскладывала булочки по партам…

В 1945 году она оканчивала уже третий класс. В день 9 мая с утра они были в школе. Шел урок. И вдруг открылась дверь класса, и учительница Надежда Петровна радостно воскликнула: «Дети! Победа! Собирайтесь домой!» Они вскочили, весело зашумели. И только их школьная подружка Вера Горбатенко громко заплакала. Накануне в их семье получили похоронку, и она поняла: праздник сегодня для всех, но не для нее…