Поженила война. Выжив в блокаду, она спасала раненых на фронте

Сегодня собранные по крупицам рассказы отцов и дедов хранят их дети и внуки, уже гораздо позднее осознавшие, насколько же высокую цену имеют эти воспоминания…

Жизнь в 125 граммов

В 1995 году Мурманским ТВ был снят фильм «Судьбы солдатские». Его героиней стала Устинья Осокина, бывшая фронтовая медсестра.

Родилась Устинья Шамарова (это ее девичья фамилия) в 1921 году, в деревне Боровики под Ленинградом. Война застала ее в городе на Неве, где она жила у своей родной тети. Так в 19 лет она стала блокадницей.

Когда кольцо блокадное замкнулось, ей выдали хлебную карточку. С осени 41-го установилась норма: 125 граммов хлеба для детей и иждивенцев, рабочим — 250 граммов, военным и пожарным — 300 граммов. Продуктов не было никаких.

Устинья с раннего утра уходила отоваривать карточки. Стояла до 10 вечера, до самого закрытия магазина. Мороз в первую блокаду был страшный! В иные дни столбик термометра опускался ниже 30 градусов. И все 16 часов стояла она в тяжеленном мужском пальто, худющая, едва живая. Стояла, напрягаясь, словно коромысло с водой держала!

Не подвезут продуктов — плелась обратно домой. А город затемненный, идти ой как страшно! Жили они на четвертом этаже. Шла на ощупь, держась за стенку. Убивали тут и там, карточки отбирали. Потому и нервы были все время на пределе!

Бомбежки не прекращались каждый день. Не успеют объявить отбой, как вновь звучит сигнал «Воздушная тревога!». И так всю ночь!

Холодец из столярного клея

Дядя Устиньи служил в подрывном взводе. Где-то убило лошадь, и бойцы шкуру ее тут же поделили. Она сама лезвием брила эту рыжую лошадь…

Но такое счастье редко перепадало. Чаще варили холодец из столярного клея. Тетка Устиньи была чистая ленинградка. Опытная. Когда еще особенного голода не ощущали, продавали фураж по пять килограммов в руки. И этот жмых очень их поддержал. Пропустят через мясорубку и лепешечку испекут. А еще у тетки было голов селедочных целых полнаволочки! Из этих ржавых нечищеных голов она варила суп. Но какой уж девушка голодной ни была, а проглотить было невмочь. А вот тетки боялась, та ругала ее, убеждая, что умрет от голода, если не съест ее суп. Волей-неволей приходилось глотать.

Дядю призвали в армию, тетка устроилась на работу в пассаж, и Устинья пошла в военкомат. Ей сразу выдали ложку, кружку, смену белья. Прозвучал и первый приказ: две недели на то, чтобы оборудовать под эвакогоспиталь бывшую школу, где жили беженцы. Приказ был для них, блокадников, истощенных, голодных, едва стоявших на ногах.

Уборкой занимались все — от начальника госпиталя до санитарок. Не было ни воды, ни света. Белили, стеклили, ходили по баракам, собирали все, что было необходимо: посуду, ложки, тумбочки, кровати. А бараки-то были полны трупов: они лежали на лестничных клетках, на улице, привязанные к доскам — не довезли, значит... Подрывной взвод взрывал землю, и в образовавшуюся яму сбрасывали всех, кого похоронить не успели.

По тревоге все должны были явиться в госпиталь, выносить раненых. Когда начинался налет, никто не бежал в убежище. Решили для себя: если прямое попадание, все равно убьют. И каждый доставал заветный кусочек хлеба, кто знает, может, последний! Работали по двенадцать часов. У госпиталя был профиль для тяжелораненых — для тех, кто ранен в бедро, грудную клетку.

Жили в зале все вместе: врачи, медсестры, хозяйственная служба. Как только палаты были подготовлены, Устинья вдруг слегла: на почве голода у нее начался энтероколит. Ночью почувствовала страшную боль. Ее тут же положили в палату, и она стала первым пациентом. Рядом с ней положили еще двух девушек. Вскоре они умерли, а она, промучившись полтора месяца, выкарабкалась. Ожила, стала ухаживать за ранеными и даже выпускала боевые листки.

Операционная на болоте

А потом ее откомандировали на фронт. Определили в медико-санитарный батальон, находившийся под Ленинградом, прямо на болоте. В первый же день бросили в бой. А когда из боя вывели, снова оказались на этих болотах, где в обороне простояли восемь месяцев. Лес вокруг был скошенный, представляя собой море из торчащих в несколько вершков стволов. Земля промерзшая, постоянный холод. И каждый день бомбежка, обстрелы. Сколько за ночь к ним поступало бойцов с оторванными стопами, не сосчитать! Пойдут в разведку — возвращаются с ранениями.

Устинья была операционной сестрой, давала раненым наркоз. А наркоз-то масочный. И однажды под утро, надышавшись им, Устинья вместе с больным так и уснула.

Накрывали ассистентские столики: у кого осколочное ранение, у кого грудная клетка ранена, у кого ампутация. В полосной операционной не всегда можно понять, что повреждено — почка, печень… Работали с хирургом бессменно. Сколько раненых поступало, столько и они стояли. Раненые шли транзитом, а нетранспортабельных оперировали сами.

Запомнился молодой парень: оторванная челюсть свисает, весь изуродованный — грудная клетка, конечности. В операционной освещение от движка. Светить надо так, чтобы и руки хирурга не задеть, и чтобы всю вскрытую брюшную полость было видно. Самое тяжелое, когда приходилось отнимать конечность. На этот раз отнимали две сразу. Для нее это было моральное угнетение. На ее глазах богатырь за несколько минут превращался в обрубок.

А ведь каждый из них жить хотел. И каждый до последнего умолял: «Доктор, спасите!» И сколько же раз она слышала благодарный шепот: «Спасибо, сестрица…».

Танцы после боя

Как только выведут из боя, ребята тут же где-то доски натащат и устраивают танцевальную площадку. Доставали, у кого что было — аккордеон, балалайку, и пошли плясать!

А как любила она танцевать! Как вальсировала с командиром-ленинградцем! Правда, Павел ее танцевать не умел, но ухаживал за ней. Встречались с ним шутя-нарочно, а потом взяли и поженились. Прямо в полку и зарегистрировали их.

Через несколько дней закончится война. А медсестра хлебнет еще лиха на Маньчжурии и повоюет на Забайкальском фронте до самой глубокой осени 1945 года, спустя много месяцев после победного мая.

…После окончания войны с Японией Устинья с Павлом из Маньчжурии переехали в Ленинград к ее тете. По приглашению фронтовых друзей Павла они переехали в Мурманскую область, в поселок Умба, где он стал работать первым секретарем ВЛКСМ. Затем его перевели в Мурманск инструктором в обком партии. Устинья устроилась в Мурманский военный госпиталь, где и работала до пенсии.

В 1946 году у них родилась дочь Галина, в 1948-м — сын Владимир.

Уже в 60-х Владимир с мамой приехал к двоюродному брату в Челябинск поступать в ЧПИ, окончил его, работал на ЧТЗ слесарем-ремонтником, дошел до старшего мастера по ремонту подъемно-транспортных машин. Галина окончила педучилище, была музработником в детсаду.

Ушла из жизни Устинья Алексеевна в 1998 году. У фронтовички остались орден Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией», «За победу над Японией». После войны к юбилейным наградам добавились медаль Георгия Жукова, знак «50 лет Мурманскому военному госпиталю» и орден Отечественной войны 2-й степени…

Среди реликвий, хранящихся сегодня в семейном альбоме Осокиных, есть то самое свидетельство о регистрации брака… на войне.

Сегодня ее дети и внуки признаются, что их баба Тина не любила вспоминать о войне: страшно! Но когда вспоминала, ей всегда казалось, что не с ней все это было…

Что могла передать она детям своим? Свое нравственное наследство: справедливость и честность. И свою главную добродетель — любовь к родине. Да, казалось бы, так просто сказано! Но как же дорого это стоит! Дорого еще и потому, что добродетель эта передалась и внукам…