Ангелы пусть подождут. Почему пациенты не знают своих реаниматологов

Что происходит в тот момент, о котором сам человек ничего не помнит и не знает? Да, пожалуй, всё самое для него критически значимое. Надежные руки подхватывают и проносят его над бездной в прямом и переносном смысле.

Максим Васенёв, врач анестезиолог-реаниматолог высшей квалификационной категории ФЦССХ МЗ РФ (Челябинск), ежедневно вместе с коллегами так и поступает вот уже более 20 лет. О мечтах, призвании и благодарности, увлечениях и вере, о своем пути в профессию рассказал читателям «Южноуральской панорамы» в канун профессионального праздника — Всемирного дня анестезиолога-реаниматолога.


Фото из архива Максима Васенёва

Мамина мечта

— С выбором специализации определился еще в студенчестве. Начинал санитаром в кардиореанимации да так и остался в ней по сей день. Изначально стать врачом было маминой мечтой. Она очень хотела, но у нее не сложилось. Оказалось, что она не терпима к большому количеству крови. Повторяла мне с детства: «Вот будешь хорошо учиться — станешь врачом, а не будешь — станешь поваром».

Эта мысль была вложена с самого детства, но она не была постоянной и фатальной. Много чем увлекался, по всем видам наук в школе принимал участие в олимпиадах и выигрывал. Школу окончил с серебряной медалью. В 11-м классе у меня было такое терзание: или юристом стать, и география была любимым предметом — мог на кафедру по туризму и географии пойти. Меня брали в пединститут на исторический факультет без экзаменов, но туда идти точно не хотел. В мединституте занимался на курсах, потому что мама так хотела.

Больше всего почему-то запомнились слова учителя по биологии, с которой мы много времени проводили при подготовке к олимпиадам. Она сказала: «Подумай, врач — это та профессия, что как бы то ни было, что бы ни происходило, а врач всегда себе работу найдет, никогда не останется без дела». Сработали именно эти слова или нет, не знаю, но запомнились.



Хирургия началась с мытья полов

— Поступил в мединститут без проблем и мечтал стать микрохирургом. Хотелось пришивать людям все, что они нечаянно отрежут: руки-ноги, пальцы. В конце третьего курса после летней практики, которую проходил в гнойной хирургии в Ленинском районе вместе с Павлом Васильевичем Кузнецовым, нашим кардиохирургом, попросил свою тетю, которая работала медсестрой в горбольнице, помочь устроиться на работу. Мол, хочу стать хирургом, прям хочу, спросите там, вдруг кто-то меня возьмет. Пообещала, поспрашивала и говорит, что в хирургии никого не надо, а вот детской реанимации нужен медбрат. Или вот еще в кардиохирургию в областной больнице можно пойти медбратом или санитаром в кардиореанимацию. Человек, у которого она спрашивала, сказал ей, что если племянник хочет чему-то научиться или даже когда-то стать кардиохирургом, то нужно иди в реанимацию. Потому что в хирургии никогда ничему не научишься, всему учит реанимация. А санитаром поработает немного, потом и в медбратья переведут.

Так я и пришел в кардиореанимацию к Александру Викторовичу Рыбалову, а Наталья Юрьевна Захарова была там старшей медсестрой. Поработал санитаром. Мне тогда казалось: ну вот что это, я же хотел лечить, а меня заставляют пол мыть, ведра носить. А сейчас оглядываюсь и понимаю: а хорошо, что заставляли. Через себя все пропустил и теперь я знаю, как должен работать санитар. Если у нас они что-то делают не так, то мне это сразу в глаза бросается, хожу и ворчу на них, пока не исправят.

Потом там же стал медбратом, продолжая учиться. Сейчас вот думаю: как мы, работающие в кардиореанимации студенты, выживали? Когда на кафедре узнавали, где я работаю, то это уже было как знак качества: кого попало Рыбалов у себя не оставит. И спокойно относились, если на паре после дежурства выглядишь… не очень презентабельно. А дома-то потом надо готовиться, что-то выучить, и это после суток дежурства и учебы дневной. А может такое быть, что и дежурство выпадет через сутки, а не через двое. И думаю: а как мы живые-то оставались?

К концу пятого курса мне очень понравилась травматология, в том числе потому, что сам травмы получал, увлекаясь футболом. Даже уже договор был подписан на ординатуру. А на шестом курсе думаю: а чего это я от добра добро ищу? Работаю же в реанимации, работа завлекает, много чего уже умею, а сейчас заново все учить и узнавать. А оно точно мне надо? Вот так и выбрал кардиореанимацию насовсем. И вот мы с моим сокурсником Виталием Фиглевым, тоже врачом анестезиологом-реаниматологом, остались в отделении, а после учебы — уже врачами. Потом я пошел в реанимацию, а Виталий Михайлович — в детскую анестезиологию здесь же, у нас в кардиоцентре. Кто в чем лучше, тот тем и занимается.



За левую пятку

— Самое сложное в моей работе — это общаться с неадекватными родственниками, то, что не люблю больше всего. Конечно, все родственники имеют право волноваться за своего близкого человека: папу-маму, сестру-брата. Когда они звонят, чувствуешь их волнение. Просишь звонить в определенное время, чтобы не отвлекали. Одни ценят твое время, вопросы задают по существу, слышат, о чем ты им говоришь. Когда есть понимание, что наша работа должна быть с пациентом, а не по телефону с ними психотерапией заниматься, то проще сохранять равновесие и силы.

А есть такие родственники, которые звонят только для того, чтобы отметиться. Вот, мол, ты в реанимации лежал, а я-то звонил, узнавал, как ты там, какая температура, давление, покушал ты или нет. Ну, вот объективно: зачем тебе знать, какая у него температура или давление, что ты сделаешь с этой информацией? Это моя работа за этим следить и принимать меры, а тебе зачем? Вопрос ради вопроса. Это напрягает, отвлекает и вытягивает энергию.

В медицинском плане самое тяжелое знать, что перспектив нет. Что бы ты ни делал, уже ничем не сможешь помочь и изменить ситуацию. Поначалу это очень сложно, потом учишься дистанцироваться и не пропускать все через себя, но все равно привыкнуть в полной мере к этому невозможно. Бессилие — вот его пережить сложно.

А бывает, что ситуация пограничная, и вроде как складывается ощущение или мнение, что ничего не получится. Сомневаешься, но все равно делаешь. И когда назло всем мнениям потом человек своими ногами уходит от нас, такие случаи были, и они душу греют. Люди, которые, пережив многое, все-таки цепляются за жизнь и побеждают — вот это подарок! В этом случае я говорю, что мы схватили их за левую пятку и вытащили из Стикса. Помню, как один преподаватель в мединституте нам говорил: «Вот заходишь в палату и видишь, как по углам уже ангелочки сидят, ножки свесили и ждут его». А я в такие моменты говорю: «Не сегодня. Не дождетесь».

Ни в коем разе, я человек неверующий, абсолютно. Но чтобы позаботиться о родственниках (для них это важно, а не для самого больного), если есть такая медицинская возможность, чтобы прошел в реанимацию человек, чтобы состояние самого больного позволяло (если рана открытая, то вообще нельзя посторонних пускать, и дело не в батюшке или каких-то ограничениях), если больным это не повредит, то пожалуйста. Иногда мы можем вылечить, иногда не можем, а близкие-то останутся, о них тоже нужно думать, чтобы они переживали не больше, чем это могло бы быть, их тоже надо поберечь. Если можно уменьшить боль родственников при плохом раскладе, то это нужно попытаться сделать. А так… Конечно, «на Бога надейся, а сам-то не плошай»! Но когда говорят, что только «Бог мне поможет», недоумеваю: а я-то тут зачем?



Папа реаниматолог — это бонус?

— В семье иногда полезно иметь папу врача: значительную часть проблем у детей можно лечить рядом с папой. Всякие ротавирусные инфекции для обычного человека становятся проблемой, то у нас папа пришел, капельницу поставил, проследил, каких-то лекарств надавал, и все — ребенок скачет как новенький.

Дежурства мои домашние, конечно, не любят, но привыкли. Когда возвращаюсь, то сразу укладывают спать, дети поют папе колыбельную, знают: не кантовать. Во время дежурства уши, глаза, мозг постоянно в работе, даже если все спокойно и все идеально, пациенты все простые, с которыми делать ничего не надо, просто не мешать им выздоравливать после операции. Я так и не научился расслабляться, даже если есть возможность. Поэтому к концу смены напряжение накапливается.

Реаниматолога заказывали? А надо!

— Сначала больные думают о том, чтобы найти хорошего кардиолога, который обследует, направит, порекомендует. Потом хочется найти хорошего опытного кардиохирурга с золотыми руками. Ну а раз уж дошло до операции, то к нему можно еще и хорошего анестезиолога поискать. Про «хорошего реаниматолога» не думает никто, даже те, кто приходит в больницу на грани жизни и смерти.

Бывает, что болезнь уже так прижучила, что вариантов два: остаться дома и умереть или рискнуть и решиться на операцию. С такими пациентами наша работа будет максимальной, но о нас они изначально не думают и потом не вспоминают. Те, кто при смерти поступил к нам в реанимацию, или тяжелые и в сознании, например, с острой митральной недостаточностью, отеком легкого, видят: пришел какой-то человек, катетер поставил, маску на лицо нацепил, аппарат включил, что-то еще поделал, и человеку потом стало лучше.

Вот они, может, еще и знают о нас, а так… Самая неблагодарная наша профессия! Когда мы нужны и делаем свое дело, то пациент об этом не знает, он был без сознания и настолько плох, что ему было не до нас. Это нам до него было дело.



Панцирное сердце

— Был случай, когда на проходную вызвали. Два сына привезли своего отца, которому было очень плохо. Я пришел с чемоданчиком, посмотрел, позвонил в отделение заведующему, объяснил, что ситуация такая: или мы его забираем к себе, или он умрет в машине. А что с ним, непонятно. В сознании, дышит тяжело, а почему — неизвестно. Забрали. Оказалось, что у него редкая патология — панцирное сердце. Перикард из-за воспалительных изменений становится каменным, сжимает сердце и не дает ему расслабиться, впустить в себя кровь и полноценно ее выбросить.

Я готовил потом этого пациента перед операцией, после хирургического вмешательства он тоже ко мне поступил. Операция всегда имеет последствия, другое дело, как быстро организм с этим справится. А тут я лечил его долго, и он запомнил меня. Было очень приятно, когда года через три он нашел меня в соцсетях и на плохом русском (он был армянином) написал мне: мол, спасибо, доктор, если бы вы тогда не пришли, то меня бы и не было. А теперь я живу, у меня дети и внуки, радуюсь этой жизни, и все хорошо. Это тот редкий случай, когда пациент знает о нашей работе, а обычно они ее не видят. Знание о том, что им было плохо и они были в этот момент без сознания, ну зачем оно им, что даст, чем поможет? Так что лучше и не знать, а мы уж как-нибудь сами разберемся, на то мы и реаниматологи.