Чтобы воздух звенел. Новый режиссер молодежного театра в поисках идеала

У него на руках концепция развития на год вперед, даже с забегом на следующий 2020-й. В программе не только спектакли, но и фестиваль иммерсивного театра, совместные проекты, сотрудничество с театральными критиками и театроведами. Главная цель — обозначить Челябинский молодежный на театральной карте России, и работа в этом направлении уже началась. А пока первый разговор с новым художественным лидером театра.

Справка «ЮП»

Иван Миневцев — выпускник ГИТИСа (мастерская Дмитрия Крымова и Евгения Каменьковича), стипендиат премии имени Анатолия Эфроса, лауреат российской театральной премии «Золотой лист». Ставил спектакли в театрах Москвы, Санкт-Петербурга, Калуги, Ростова-на-Дону. В Челябинске дебютировал в 2017 году с постановкой «Бунин. Рассказы» в Молодежном театре.

Перепрошивка у волшебников

— В одном интервью вы говорили, что в детстве не планировали работать в театре, хотелось более прибыльной профессии. Что изменило решение?

— Я учился в Санкт-Петербурге в институте культуры на кафедре режиссуры и продюсирования театрализованных шоу-программ. Мы с коллегами ставили шоу в ледовом дворце, делали открытие олимпиады боевых искусств, работали на рейвах «Пиратская станция». Было много представлений, связанных с пиротехникой. Тогда же я попал в лабораторию молодой режиссуры «ON.Театр», пробовал себя как актер, что-то ставил как режиссер, для души, открыл для себя драматургию Павла Пряжко. В один прекрасный момент я понял, что хочу получить театральную профессию и делать хорошие спектакли. Учеба у Крымова и Каменьковича в ГИТИСе кардинально изменила мою жизнь, отношение к профессии, к себе. Можно сказать, это была перепрошивка.

— Вы рассказывали, что были потрясены спектаклем Дмитрия Крымова «Донкий Хот» в «Школе драматического искусства». Чем он вас поразил?

— Свободой. Я увидел, что театр — это не только когда артисты ходят по сцене и говорят текст. Оказывается, здесь можно фантазировать, использовать разный театральный язык. Сильное впечатление на меня тогда производили спектакли и Льва Додина, и Алексея Могучего. Но то, что делает Крымов… После его спектаклей я понял: нужно ехать в Москву и постигать то, что делают эти волшебники.

— У Крымова и Каменьковича есть какой-то метод работы со студентами?

— Сложно сказать. Крымов постоянно ищет новый театральный язык. Ему скучно в рамках, даже созданных им самим. Он постоянно пытается выйти за них. Поиск — единственный его метод. Он просто показывает, а студенты играют, ищут, что-то находят. Каменькович другой, это архаичная школа. Он ученик Андрея Гончарова, много работает со словом, с действенным анализом.
Наш курс отличался тем, что режиссеры и художники очень тесно работали. Мы днями и ночами вместе что-то придумывали, и иногда становилось непонятно, кто художник, а кто режиссер. С курсом, который сейчас, Крымов работает иначе, но это тоже один из его замыслов.

Война с IMAX

— Два года назад вы говорили, что хотите достигнуть в своих спектаклях чего-то неуловимого. Сохранилось ли это ощущение?

— Вероятно, я тогда говорил об ощущении воздуха. Хочется, чтобы воздух звенел. Это сложная и редко достижимая цель. Но стремление к ней не ушло. Это когда что-то вроде бы незначительное происходит, одно движение мизинца, и вдруг тебе становится так больно или жалко того, кто на сцене… Думаю, поиск этого ощущения никуда не денется. А то, что за два года я в чем-то поднаторел… ну да, наверное, но в каких-то ремесленных вещах, не более.

— Есть главная для вас тема, которая так или иначе возникает в постановках?

— Три моих первых спектакля — «Вишневый сад. Исповеди», «Тихий шорох уходящих шагов» по пьесе Дмитрия Богославского и «Возвращение домой» по Гарольду Пинтеру — это рефлексия о доме. Мне очень не хватало ощущения теплоты, уюта. Мучительная была тема. Потом это ушло. Сейчас возникают другие темы. Отсюда выбор материала, какие-то мысли… Но пока сложно сформулировать. Обычно со временем, оглядываясь назад, понимаешь, что беспокоило.

— Что самое сложное и самое приятное в работе режиссера?

— Приятно, когда идет живой творческий процесс совместно с артистами, композитором, художником, когда мы сливаемся в какой-то фантазии, перебивая друг друга, предлагаем разные варианты. Это неуловимый кайф, на который подсаживаешься. Когда вместе придумали, показали, и люди поняли, и они счастливы, смеются и плачут. В такие моменты я думаю, что не зря занимаюсь театром. Самое сложное — добиться этого процесса. Не всегда это получается. Или материал плохой, или с артистами вы придерживаетесь противоположных взглядов. Когда нет совместного процесса, то и результат невнятный, и удовольствия это не приносит. А я без удовольствия не могу работать. Когда нет атмосферы, я отключаюсь, мне становится неинтересно. Есть период, когда я завожу этот мотор, но если он не заводится... Что делать? Значит, нужно машину менять.

— В чем суть режиссерской профессии?

— Есть фраза, что режиссер придумывает миры. Соглашусь. Но это не самое главное. Вот собрался какой-то коллектив, все вместе что-то придумали и показали это другим людям. Вот и вся суть театра. А режиссер — это проводник между зрителями в зале, артистами на сцене и автором, который написал текст. Режиссер заваривает всю эту кашу. И эта затея, как говорит Сергей Васильевич Женовач, должна иметь художественную ценность. Режиссер должен собрать всю конструкцию, завести мотор творчества. В этом суть.

— У вас есть свой метод работы с актерами?

— Как только режиссер понял, что у него сложился метод работы, можно заканчивать это дело, уходить из профессии.

— Меняется ли место театра в современной России, его востребованность?

— Учитывая, как много времени отнимает интернет, театр все больше становится местом, где еще можно обменяться живой энергией с людьми в зале, увидеть зрелище, которое не увидишь на экране монитора, почувствовать что-то настоящее. Но так было и 50, и 100, и 400 лет назад. Не думаю, что функция театра серьезно меняется. Он должен задавать общественный тренд и отвечать на него, быть современным. Мы обязаны делать спектакли так, чтобы человек оторвался от телефона. Особенно в детском театре. Ведь мы боремся за внимание зрителя с IMAX.

Свобода возможна

— Театр и работа в нем помогают найти ответы на внутренние вопросы или, наоборот, все еще больше запутывают?

— Мне, наверное, больше помогают. Особенно когда все совпадает: и то, что ты хочешь сказать, и то, как это сделано, и то, правильно ли восприняли это другие. Такое не всегда получается, но когда это происходит, театр помогает многое в себе понять. А если не вышло, мучаешься еще больше.

— Пофантазируем. Если бы была возможность создать идеальный театр, каким бы он был?

— Идеальный театр я, конечно, попытаюсь создать здесь. В моих фантазиях театр должен начинаться с учеников, которых вырастили режиссер и педагоги, его соратники. Должна быть труппа, которая понимает тебя, чувствует с полувзгляда. Идеальных театров не существует. Это фантазии. И все же хороший театр должен начинаться с учеников, как и создавались крупные театры. Это правильная и, наверное, единственно верная дорога. Все остальное — компромисс.

— Что вас вдохновляет сейчас?

— Я стал много слушать рэпа. Нравится Скриптонит, Хаски. Люблю поэзию. Из недавних открытий — Никита Сунгатов (поэт, критик, родился в 1992 году. — Прим. ред.). Нравится Михаил Кузмин (родился в 1872 году; русский литератор, композитор Серебряного века, первый в России мастер свободного стиха. — Прим. ред.). Его цикл «Форель разбивает лед» — это что-то! Мне любопытны современные художники, акционисты. Стараюсь быть и в этой теме в том числе.

— Важна ли творческая свобода и возможна ли она?

— Да, безусловно. Художник должен быть свободен в выборе материала, театрального языка. Свобода — одна из основополагающих ценностей в этой работе. Внутренняя свобода. Возможна ли она? Конечно, возможна. Только благодаря этому и появляется новое.