Рубинский по Белому. Спектаклю по либретто челябинского драматурга прочат вхождение в историю русского театра
В Северной Пальмире при аншлаге прошла музыкальная мистерия «Белый. Петербург», автором либретто которого стал известный челябинский поэт Константин Рубинский.
- Парень с нашего двора. Актер Александр Паль о том, почему его герою не удалось изменить мир
- Ваш выход. Какие премьеры театры Челябинска и области покажут в новом сезоне
- Три часа в мерцании светил. Поэтическая среда в Челябинске пытается стать средой обитания
— Мне трудно представить, чтобы «гарантом» качества постановки была сцена определенного театра. Даже Большого. Ставят разные режиссеры, пишут разные композиторы и драматурги… Петербургская музкомедия в последнее время занималась больше воплощениями западных мюзиклов (невероятно успешно) на своей сцене. А «Петербург» — вещь авторская. Кто‑то уже написал, что она войдет «в историю русского театра». Дай‑то Бог. Относительно высокой культуры — тут я могу поспорить, вещь получилась вовсе не «элитарная». При всей замашке на элитарность оригинала. Более того, местами она откровенно «массовая», до лубка. Но на таком подходе настаивал режиссер. Том Белого — 800 страниц, добрая половина из них — описания пейзажей и «состояний». Удивительные, прекрасные. На сцене театра этого не передашь — и зачем: есть же книга.
— Можно ли считать по успешной премьере, что музыкальная мистерия, как жанр, интересен публике?
— Жанр здесь очень условен. Мы называли ее и мистерия, и фантасмагория, и опера-буфф, и мюзикл. Разноплановость романа сделала спектакль несколько эклектичным, но эта эклектика — органическая часть материала, а не трюкачество создателей. Композитор Георгий Фиртич утверждал, что через эклектичность тем он передавал «раздерганность» души человека того времени.
— Сама литература Серебряного века по-прежнему востребована? Или это новый виток интереса к этому полузабытому сегодня периоду?
— Я глубоко убежден в простой вещи: когда зритель понимает, что устами классики с ним говорят о сегодняшнем дне, он начинает вглядываться и вслушиваться. Для меня нет ничего актуальнее классики — перечитайте сегодня некоторые страницы Андрея Белого или «Свинью матушку» Мережковского. Ровно о сегодняшнем дне. Копая в этом направлении, находим озорные нюансы, параллели, заостряем намеки на сегодняшний день… Только заостряем, ничего специально не «осовремениваем». Невероятно интересно было работать с режиссером Геннадием Тростянецким, искать и находить эти вещи.
— Критика восхищена тем, как создателям спектакля удалось перевести самый знаменитый роман эпохи Серебряного века на язык мюзикла, не выплеснув при этом его философию.
— Философская идея взята лишь одна, самая очевидная и пронзительная: ради самой высокой идеи не может сын на отца поднять руку.
— Как автору либретто, вам в заслугу ставят способность очень точно сохранить канву и смысл-послание великого русского романа, признавая при этом некоторые «очевидные вольности». О каких «вольностях» идет речь?
— Вольностей много. Экспликацию романа разрабатывал режиссер Геннадий Тростянецкий, вынашивавший замысел этого спектакля двадцать лет; и уже в ней он значительно ушел от оригинала, сохранив верность общему движению сюжета. Вольности — это и постмодернистские «игры в классику», цитатность, аллюзии, реминисценции, пародийность; как уже было сказано, обращения к более поздней истории 20 века, к сегодняшнему дню. Есть эпизоды на тонкой грани между серьезностью, пронзительностью и иронией: скажем, в какой‑то момент в сцене бала появляются на сцене Николай II с супругой и поют романс «Девушка пела в церковном хоре».
— Критика несколько разочарована музыкой Георгия Фиртича. В частности, «Вечерний Петербург» отмечает, что композитор «создал великолепные постмодернистские иллюстрации к постановочному решению, мастерский саундтрек экстра-класса, но не более того».
— С этим я совершенно не согласен. Музыка Георгия Фиртича невероятно колоритна, ярка и харизматична. В ней нет ничего механического, электронного, даже когда она передает, скажем, движение паровоза — она рельефная, живописная, живая. Помните? У Платонова — отношение к паровозу, как к живому существу… Слово «саундтрек» к ней уж точно не подходит, в самом этом слове что‑то дежурное, иллюстративное. Фиртич невероятно тонко чувствует стихи, их движение, пульс, всегда идет от их динамики, никогда не пишет «против шерсти» стихотворения. А какие у него лирические темы! Просто задерживаешь дыхание и не выдыхаешь до последней ноты.
— Тогда прокомментируйте в этой связи еще такой эпитет:
«превосходный образец плодотворного «опопуляривания» одного из главных литературных изысков русского модерна, совершенного без какого‑либо ущерба для оригинала».
— Думаю, это преувеличение. Дело в том, что у нас получилось свое произведение, которое живет самостоятельной жизнью. Так получается всегда — с ущербом для оригинала или без. Мы же не калькировали оригинал, не ходили вокруг, сдувая с него пылинки. Наша работа, несомненно, отличается от романа Белого. Понимаете, в романе, условно говоря, человек выходит на улицу и от цвета воды в Неве начинает зависеть его настроение и настроение целого эпизода (настроение автора романа тоже, по-моему). Там — все в символистских переливах, перепадах, тонких обертонах, массе недоговоренностей. Чтобы понять их, ощутить, конечно, надо книгу читать. Но в том‑то и дело, что зритель, который придет на этот спектакль и будет им захвачен, с большой вероятностью потом захочет взглянуть на роман. Так было с моими «Мертвыми душами», «Рождественской песнью», «Героем нашего времени». В этом ведь тоже миссия театра: иногда тихими, иногда броскими методами заставить человека открыть книгу.
Поделиться