От «Вассы Железновой» до «Кречинского»: история златоустовского театра «Омнибус» в 10 спектаклях

«Васса Железнова», Максим Горький

— Когда в 1997 году я принял «Омнибус», сразу возник вопрос, какую пьесу ставить. Сам я окончил Новосибирское театральное училище и ГИТИС, 7 лет проработал актером, поэтому всегда понимал, что нужно брать такое произведение, которое бы обладало очень хорошей драматургией, давало бы возможность актерам раскрыться в материале. Все вышеперечисленное в первую очередь, разумеется, имеет отношение к классике. Я очень люблю классику: зарубежную и особенно русскую. Как говорил Немирович-Данченко, первооснова русского репертуарного психологического театра — высокая литература. Потом уже идет режиссерский замысел, подбор актеров, актерский ансамбль и т. д. Я взял горьковскую «Вассу Железнову», потому что Горький для меня писатель уровня А. П. Чехова и Л. Н. Толстого, недаром они втроем в Ялте проводили время вместе. Спектакль я ставил специально на актрису Розу Ахмадулину. Это было уникальное зрелище: постановка стала похожа на живой организм. Ахмадулина не играла, она жила этой ролью, бледнела на глазах до чистого листа. Как это делалось, никто понять не мог. Когда заканчивался спектакль, она по три часа сидела в гримерке, приходила в себя. Бывает так, что актер перевоплощается не только внешне, но и внутренне. Поэтому спектакль для меня этот дорог. Он стал визитной карточкой театра. Там были мощные актерские работы, ансамбль. Город любил эту постановку. Она шла пять лет. Но потом, в связи с болезнью актрисы, ее уходом из театра, я не стал никого брать на ее роль, а просто снял спектакль, хотя очень больно было это делать.

«Фрекен Юлия», Август Стриндберг

— Я очень люблю Чехова, на протяжении 20 лет занимаюсь исследованием его творчества. Он мне очень близок по своей полифоничности и, что называется, по полутонам. Хотя и тона я тоже люблю. Но Чехов это особый для меня мир. Что касается Стриндберга, то он работал в том же направлении, что и Антон Павлович, но с еще более глубоким креном в область подсознательных процессов. Меня всегда интересовало, почему люди совершают те или иные поступки, в чем их причины, а у Стриндберга причины возникновения поступков очень талантливо прописаны. Во всех его произведениях и особенно во «Фрекен Юлии» и «Отце». Этот спектакль тоже мне дорог, потому что в нем актеры раскрылись на малой сцене, а я очень люблю на ней работать. Но самое главное, меня занимал вопрос, поймет ли златоустовский зритель этого драматурга, который, в общем то, считается элитарным: Стриндберга не на всех театральных афишах увидишь. И для меня было крайне отрадно, что этот спектакль стал одним из самых любимых и посещаемых. Он шел восемь лет. В общем, эта работа стала этапной для коллектива, потому что вместе с ней мы тогда вышли в какие то иные измерения, понимания театра и взаимоотношения друг с другом.

«Дамское танго», Валентина Асланова

— Этот спектакль я ставил специально на заслуженную артистку РФ Любовь Михайловну Вишневскую. Делал его два года, это редкая практика на периферии. Однако нужно было сочинить спектакль, а я люблю путь авторского театра. Пока мы репетировали пьесу, два театра ее взяли, но потом отказались ставить. Мы же презентовали спектакль на 80-летие «Омнибуса», шел 2000 год. Пригласили Валентину Асланову на премьеру, она приехала. Я изменил финал у пьесы (а также добавил двух персонажей, в оригинале их было три). У Аслановой была комедия, а я поставил трагикомедию, потому что склонен к этому жанру. Я всегда вижу трагическое в сочетании с комическим. Асланова приняла такую постановку, поблагодарила. Спектакль шел 15 лет.

«Чайка» / «Вечер водевилей», Антон Чехов

— «Чайку» я поставил на малой сцене «Омнибуса», она тогда хорошо полетала по фестивалям. А «Вечер водевилей» я назвал свадебной феерией. Взял две шутки-одноактовки, «Предложение» и «Свадьбу», и оформил в виде спектакля. Мы возили постановку на международный фестиваль «Театр. Чехов. Ялта» в 2006 году. Ее там критики очень хорошо оценили. Причем спектакль до сих пор идет на малой сцене. Получается 10 лет.

«Тартюф», Мольер

— Это одна из моих любимых пьес, спектакль по ней шел шесть лет. Поскольку я больше тяготею не к фарсу, а к трагикомедии, меня всегда интересовали у этого драматурга три пьесы, так называемый философский триптих: «Тартюф», «Мизантроп» и «Дон Жуан». Считаю, что в этих произведениях Мольер писал про себя, про свое трагическое ощущение жизни. А фарсы он был вынужден писать для того, чтобы зарабатывать деньги, содержать труппу. Кстати, у меня есть такая склонность, если я беру классического драматурга, тем более великого, я, прежде всего, полностью изучаю его мир. Пока не изучу, пока не пойму его как человека, не пойму причины, которые побудили его написать те или иные произведения, мне не открываются, не расшифровываются его тексты. Мне кажется, что прежде чем прикасаться к творчеству великих людей, с ними надо подружиться. Меня Мольер очень интересовал как личность, драматург, актер, театральный деятель. Когда я стал работать над «Тартюфом», меня там поразила одна сцена, признание в любви Тартюфа к Эльмире, которую режиссеры обычно превращают в фарс, но там это признание в громадном монологе идет с такой страстью и искренностью, что когда я стал вчитываться, то обнаружил, что во всем этом скрыт сам Мольер, его судьба. И тогда фигура Тартюфа, обманщика и фарисея, стала для меня трагической. Все стало таким живым, и я решил очеловечить этого персонажа, показать не маску, как обычно все делают. Поиграют фарс, а дальше что? Однако Мольер не об этом писал. И, надо заметить, что трагическую трактовку героя зрители воспринимают с большим интересом.

«Доходное место», Александр Островский

— Когда я был молодым, я не любил Островского. Пытался читать его пьесы и не мог. И так получилось, что на третьем курсе мастер нам дал задание: выбрать любимого драматурга и сделать по нему доклад. Я делал доклад по Мольеру, а мой товарищ, с которым мы жили в комнате, по Островскому. Доклады в ГИТИСе делались в институте, а он вдруг нас всех повел вечером в Замоскворечье, в дом-музей Островского, где прошли детство и отчасти юность писателя. Это то самое Замоскворечье, которое он описал в своих произведениях. Я в этом музее никогда не был. Мы зашли в деревянный особняк, и что меня в нем поразило — это низкие потолки. Все комнаты были как клетки, с низкими потолками. Мой сокурсник сделал очень хороший доклад и тогда меня пронзило. Я вдруг понял: у большого художника во всех его произведениях существует главная тема, очень личная, только с разными вариациями. И я понял главную тему Александра Николаевича Островского: это дикая, острая ностальгия по свободе. В «Грозе» Катерина говорит: «Отчего люди не летают так, как птицы?». Вот она свобода, ощущение этого полета! И «Доходное место», которое у нас шло семь лет, в принципе, о том тоже. История молодого человека, Жадова, желающего жить пусть и бедно, но честно. И эта проблема: либо жить честно, но бедно, либо богато, но преступно, для меня всегда остается крайне значимой, нравственной и философской.

«Ущелье крылатых коней», Константин Скворцов

— С Константином Васильевичем мы давно знакомы. Он настоящий поэт. Уникален тем, что всю жизнь пишет драмы в стихах. Он берет исторической темой. Все его пьесы очень многофигурные, их тяжело ставить в силу отсутствия такого большого мужского актерского состава. Но когда я прочила пьесу «Ущелье крылатых коней» про златоустовского мастера Ивана Бушуева, известного также как Иван Крылатко, мне она так понравилась, что я решил ее ставить. Мне кажется, что Скворцов там точно поймал подсознательные коридоры параллельных миров, которые в спектакле можно было воплотить с помощью символизма. А я люблю, когда в пьесе можно найти символы, которые можно довести до метафоры, так как метафоры оказывают гипнотическое действие. Спектакль идет, кстати, до сих пор, уже восемь лет. Сейчас актеров, правда, надо набрать, чтобы его восстановить

«Любовь, интриги и портфель», Михаил Зощенко

— У нас в театре есть такая традиция: каждый сезон открывать премьерным спектаклем, чтобы в нем можно было задействовать всю труппу, чтобы показать, в какой форме находится коллектив. И вот, когда в 2009 году нужно было ставить комедию, я решил обратиться к Зощенко. Этот писатель обладал уникальным чувством юмора. С иронией писал о серьезных вещах. Так вот, у него есть пьеса «Парусиновый портфель», который мы назвали «Любовь, интриги и портфель», который шел пять лет. Это безумно смешная вещь, но за этим юмором у сатирика стоят 30 е годы. Когда люди жили при Сталине, жили, не зная, что с ними будет завтра. Это же трагедия! И тут юмор работает как защитная реакция от чувства страха.

«Кречинский», Александр Сухово-Кобылин

— Сухово-Кобылин — драматург, от которого пошли Маяковский, Зощенко и все наши комедиографы. Он — отец комедиографов. Меня заинтересовала «Свадьба Кречинского» тем, что я почувствовал, что в ней есть что то, помимо юмора. Когда я стал познавать мир Сухово-Кобылина, выяснилась страшная вещь: его подозревали в убийстве своей любовницы француженки Луизы Симон-Деманш. Пока он был под следствием, он написал триптих: «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина», в которых ничего не сочинил, просто написал про свою жизнь. Потом его дело было прекращено, но слухи и сплетни преследовали писателя всю жизнь. Спектакль еще не списан. Шесть лет идет, и будет еще идти.