Почему челябинский актер Петр Оликер мечтает сыграть Остапа Бендера

Родился Петр Оликер в Челябинске в 1987 году. До первого курса актерского факультета верил лишь в волшебную силу кинематографа. Верил, пока не побывал на спектакле НХТ, в котором работает уже двенадцатый год.

Эффект авантюры

 — Любовь к театру со школьной скамьи?

 — Угадали! Но в семье я первый актер. Оба родителя педагоги. Мама — преподаватель физики, папа — преподаватель истории в ЧелГУ. Но мне кажется, что профессии педагога и актера в чем-то родственны.

 Впрочем, любовь к театру проявилась только при получении диплома о высшем актерском образовании. До этого любви к театру, такой же, какая была к кинематографу, у меня не было. Я всегда высоко ценил актерскую работу, считая, что выдающейся она может быть только в кинематографе. А вот силой живого искусства я тогда еще не проникся. Но однажды, будучи студентом первого курса, я оказался на спектакле НХТ, который был совершенно в другом формате, этакого ультракамерного искусства. И вот тогда я понял, как же я был не прав! В тот день показывали «Мириам», который сегодня уже сошел с репертуара.

 — Чем же он вас так поразил?

 — Азартом актерским, живостью, эффектом сиюминутности: это происходило здесь и сейчас, на твоих глазах! В детстве при посещении театра я всегда безошибочно угадывал: это все отрепетировано. И мне было неинтересно. Здесь же я понимал: актеры — творцы, художники. И никто не знал, какое открытие произойдет уже в следующую секунду. Тогда я на них смотрел во все глаза из зрительного зала! Сегодня я могу выйти с ними на сцену как равноправный партнер.

 — Ваша супруга Марина тоже играет в НХТ. Какие плюсы и минусы от ситуации, когда в семье два актера?

 — Считаю, что это один большой жирный плюс! Когда собираемся компанией старых друзей, меня с изумлением спрашивают, как же, мол, я могу жить с актрисой? У вас же, наверное, сумасшедший дом? Наоборот! Другой человек не поймет актерских рефлексий, домашней работы над ролями.

 — Дома обсуждаете спектакли, работу над ролью? Можете сказать в глаза о том, что не нравится в игре супруга?

 — Мы вместе участвуем в одних спектаклях, в том числе в нашей классике — Достоевский, Островский, Гоголь. Спектакль по Достоевскому идет семь часов. После него мы долго отойти не можем. Ты еще, что называется, после драки кулаками машешь. Я стал понимать, почему после такой невероятной нагрузки некоторые актеры прибегают к услугам Бахуса. Слава богу, мы этим не заразились…

 Но все равно переживаешь: вот здесь не дожал, здесь партнеру не помог, и у нас с ним не заварилось, а ведь почти могло… Но мы стараемся друг друга поддерживать и даже после спектакля стараемся похвалить друг друга: этакая культура ободрения. Хотя похвалы в нашей профессии должны звучать все-таки реже. Иначе зазнается человек!

 У каждого из нас идет постоянная работа над ошибками. Она строится на тысячах мелочей — на том, что ты увидел в глазах партнера, на том, что режиссер шепнул тебе что-то важное за кулисами…

 — Вы с Мариной авантюристы?

 — Сегодня у нас уже двое детей, и уже не до авантюризма: стараемся все семь раз отмерить. (Смеется.) Сейчас оба наших мальчика осознают, что они самые родные и что их двое, а потому и внимание делить надо поровну. Полезная такая прививка...

 — Дети не мешают работе?

 — У нас шутят: настоящая актриса рожает летом. Марина родила в середине лета и в итоге не пропустила вообще ничего. Хотя она и не могла активно репетировать, но на спектакли вышла уже в октябре, в начале сезона. В декабре уже была активная новогодняя кампания («Прости, Спилберг, у меня елки!»). Когда второму малышу было три месяца, мы слетали с ним в Белград на международный фестиваль, где со своей «Грозой» взяли Гран-при. Это к вопросу об авантюризме.



 От философа до мошенника

 — Челябинский драматург Юрий Сычев рассказывал, что вы ведете «Золотую лиру», «Платье города», где надо быть готовым в любую минуту разрешить ситуацию. И без авантюры не обойтись. Равно как и в театре. Поэтому для него неудивительно, что вы мечтаете сыграть Остапа Бендера, а ваша любимая книга «Золотой теленок». Великий комбинатор — известный авантюрист. А авантюра в хорошем смысле нередко спасает актера в трудную минуту.

 — Он прав! И мне, такому вот «авантюристу», повезло еще и познакомиться с главным режиссером НХТ Евгением Гельфондом, который исповедует театр игровой, живой, импровизационный. Честно говоря, другого театра для себя я и не представляю. Здесь все как в джазе, где есть четыре квадрата, и где все импровизируют, и где могут быть большие скачки в диапазоне, а ты должен оставаться точно в тональности. Но зато любая импровизация — это всегда сюрприз и для слушателя, и для партнера.

 — Среди ваших ролей есть роли Верховенского и Ставрогина в «Бесах» по Достоевскому. Великий писатель-психолог изменил вас?

 — Для НХТ жанр «Бесов» сформулирован как пробы, опыты. Это постоянная возможность прикоснуться к слову, той энергетике, страшным играм и смертям, которые происходили во времена Достоевского и которые в чем-то перекликаются с событиями наших дней. А сами роли диаметрально противоположные — от романтического философа Ставрогина, в которого влюблялись и революционеры-террористы, и светские повесы, до махинатора Верховенского, который говорит про себя, что он мошенник, а не социалист. А «Бесы» — это настоящий катехизис революции. И это произведение однозначно меняет человека.

 — А Борис в «Грозе»? Был ли он противен вам — трусливый и бесхарактерный, предавший Катерину?

 — Это очень современный персонаж! Я как-то сразу почувствовал, что мне надо обязательно его сыграть. При интерпретации «Грозы» Гельфонд отказался от всех узнаваемых стереотипов. И даже от «луча в темном царстве»… В сухом остатке у меня получается так: нашкодничал, предал, сбежал. А ведь какой характер за этим скрывается! Вспомните, во всех постановках сцена прощания решена очень мелодраматично: Борис и Катерина обнимают друг друга, ревут. Он героически разворачивается и уходит.

 У нас же вся обратная перспектива строится от финальной сцены. Катерина для Бориса становится откровением. Он понимает, что ТАК жить нельзя. Значит, есть еще в нем что-то человеческое! Кто знает, быть может, так же, как и Катерина, он сгинет — на границе с Китаем, в богом забытом далеком забайкальском городе Кяхта. Но ясно одно: уезжает он туда совсем другим человеком! И у меня получается некая исповедальная история про архетип мужской. В нашем спектакле Борис приходит к покаянию. И просит искренне, по- православному, на коленях, прощения — у Катерины, у судьбы, у чего-то свыше!

 Театр как семья

 — Складывается ощущение, что, когда актера наделяют принадлежностью к какому-то амплуа, его тем самым обделяют, ограничивают его возможности, загоняя в какие-то рамки. Мне кажется, вы сейчас и не взялись бы сказать, какое у вас амплуа.

 — Не взялся бы. Хотя, если не лукавить, интуитивно я чувствую свои роли. И новая роль может оказаться полярно не похожей на роль из прошлого сезона. Но я все равно чувствую, что это мое! Почему? В том же конченом подлеце Борисе я вижу характер, душу, судьбу! Я вижу и чувствую роман его жизни!

 — Часто бываете не согласны с режиссером?

 — Когда Гельфонд сказал нам, что мы ставим «Грозу», у всех руки опустились. И это после Достоевского! После такого оригинального «Носа» Гоголя… Но когда он нам стал рассказывать не просто про каждый образ в отдельности, а про весь город Калинов и его обитателей, все матрицы у нас вдруг стали сходиться. Было понятно, что не один год он решал эту высшую математику. И так вот он нас всегда удивляет! Так что с ним мы готовы, как с Колумбом, отправляться открывать Америку.

 — Про НХТ говорят, что это как дом, как семья.

 — Именно как семья! Этим НХТ и отличается от других театров! А еще методологией игрового театра. Знаю: к нам специально приходят посмотреть, рискнем мы или не рискнем что-то сделать. Это некая студийная авантюрность. За свои четверть века НХТ доказал, что он может играть и для детей, и для взрослых. Но при этом спектакли наши никогда не будут сходить с конвейера, как типовой автомобиль.

 — Каким должен быть актер? Без чего он не состоится?

 — Актер не может не быть личностью. Для меня такой личностью остается Сергей Юрский. Надо, чтобы актер был наполнен духовно, чтобы ему было что сказать. Даже если и говорит он чужими словами.

 — Это, скорее, ближе к душе. А есть ли какие-то нравственные ориентиры у актера?

 — Извечный вопрос: гений и злодейство — две вещи несовместные? Я убежден: нет, несовместные!

 — Какую черту он не должен переступать?

 — Актер, даже если ему придется играть преступников, маньяков, злодеев, не должен оставаться равнодушным. Даже если ему приходится играть Ричарда Третьего. Но ему самому Ричардом Третьим быть нельзя…