Арсен Титов: «Стою как вратарь — на той линии, где за спиной никого и ничего нет»

Вместе со Светланой Лавровой он участвовал в перекрестных чтениях рассказов — ородской девочки и деревенского мальчика, забавно вспоминая свое детство, а по большому счету, и целого поколения. А потом ответил на вопросы для читателей «Южноуральской панорамы».

Седьмой сын Героя

— Арсен Борисович, у вас очень сильна связь с родителями, с дедами, тогда почему не пошли по их стопам?

— Папа и дедушка были агрономами, а прадедушка был армейским офицером, комендантом города Гория. И моя жизнь была крепко связана с этим городом, с грузинским языком, эту традицию я соблюл. А агроном из меня никудышный (на даче растет дерево — ну что ему нужно от меня?) Я бы запорол все хозяйство в колхозе или совхозе. А у папы в 1938 году урожаи пшеницы и ржи были в два раза выше, чем в среднем по Башкирии, вот это был агроном!

— А кем мечтали быть в детстве?

— Один день — моряком, другой — летчиком. Разобраться не мог: летчик так хорошо сбивает в небе немецкие самолеты, а у моряка — бескозырка и ленты. А если быть офицером, то лент-то уже нет, так как же быть? Вот дилемма!

— Быть седьмым ребенком в семье — это удача или нет?

— В тот год, когда моего папу наградили Золотой Звездой Героя Социалистического Труда: вышел указ, а через девять месяцев появился я. Потом часто приставал, вертелся вокруг мамы, все спрашивал, грузин я или нет. Однажды так надоел, что она мне сказала: «Эх, сыночек, состряпал тебя Господь да тут же и заплакал!» А ведь могли меня и не произвести на свет, остановились бы на шести, пяти, четырех...



Не красками, а словами

— Как судьба привела вас к живописи? Все-таки 12 лет вы посвятили именно ей.

— Когда дело было в деревне, мы же как ангелы небесные там жили: вольно, спокойно, ничего нас не тревожило, занимались чем хотели. Как все мальчишки, играли в войнушку, гоняли в футбол. Мне нравилось быть вратарем, быть на той линии, где за спиной никого и ничего нет, такой последний рубеж. Даже свято верил, что когда Лев Яшин, лучший вратарь мира, когда ему уже подкатывало под сорок, как ветеран спорта уйдет, а кто придет на смену? Кто встанет в ворота? Так я же! И ни о какой живописи или писательстве тогда и не помышлял. А потом переехал в город, поступил, учился на втором курсе университета – вдруг выставка живописи. Понравилось. А почему не я? И уж если быть, то о-го-го каким художником. Пошел искать, где этому учат. Два года занимался у Николая Гавриловича Чеснокова, известного художника, педагога, а потом он сказал: «Давай или буду готовить тебя для поступления в «суриковку»*, или делай все сам, не могу тебя переучить. У тебя взгляд на живопись совсем иной, сам будешь отвечать за все». И 12 лет я «отвечал сам за все», было две выставки. А потом понял, что не талантливый я в живописи человек: энергия есть, но такая… живопись для живописцев. Но я не видел, как из этого двигаться дальше. В принципе мой новый роман «Как компоновал Веронезе» отчасти об этом. Два молодых художника, русский и французский, еще только нарождающийся Сезан, еще не основоположник всякого модернизма. И русская живопись — Поленов, Репин, Федор Васильев, не только живописцы, но и мыслители, философы, «жили они не своим горем, а горем народа». Великое дело и отличительная черта русской живописи, а во Франции такого не было. И когда я сам не вышел на этот уровень, то сам себе сказал: ну какой ты, к черту, живописец! В 1980 году свернул этюдник, помыл кисти, сложил краски, и все. А через два года подумал: а дай-ка я попробую написать что-то, но не красками, а словами. Так и пошло дело.

— Роман «Тени Бехистунга» вы писали на протяжении 16 лет. Что вас вдохновляло и двигало?

— Память о тех, кто защитил Отечество, волнует в любую пору. Забыть своих предков, потерять с ними связь — значит обречь себя на животный страх, что и делается сейчас. Ребятки, разве можно так паниковать и бегать от чего бы то ни было?! Испугались, потому что ничего не имеют за спиной и в сердце, не чувствуют связи. Об отце своем не знают, о дедушках и бабушках, о своем роде. Папа мой 1904 года рождения, мама 1908-го, застали и Первую мировую, и революцию, и Великую Отечественную, и Вторую мировую. Дворянского происхождения, папа и молчал о тех событиях, выжили-то кое-как. А мама, крестьянка, рассказывала, что творилось вокруг, что ей, шестилетней девчушке, пришлось пережить, видеть своими глазами — просто ужасно, и повторения, конечно, не хочется. Двое родных братьев папиной матери, мои двоюродные деды, тоже участвовали и в Первой мировой, и в Гражданской войне, пропали без вести. В 2019 году был в Барнауле, представляя этот роман, и библиотекарь, милая женщина, сказала мне, что ее дедушка тоже воевал в Персии, а «мы не верили ему». На следующий день она нашла в интернете и показала мне сведения об одном из этих дедов — учетная карточка на 1920 год: «белый офицер, находится на учете ЧК, проживает в г. Томск»; а дальше — «1922 год, проживает в Корее». Так и родилась идея – рассказать о тех людях, о наших дедах, простых казаках, которые в Первую мировую воевали в Персии, — «туркенстанцах». Оказывается, это наши, уральцы — от Перми и до Тобольска, Тюмень, Челябинск, Екатеринбург. Их призывали и отправляли служить «недалеко» — в Среднюю Азию, Туркестанский военный округ.



Не ждите вдохновения

— Насколько исторически точно это изложение?

— Чтобы, не дай бог, чего-то не приврать, очень скрупулезно занимался архивными документами. И нашел такие великолепные сведения, которые сам никогда и не придумаешь. Они и позволили создать единую и правдивую картину.

— Вас вело вдохновение?

— Не дождетесь никогда вы вдохновения! Есть только великий труд и радость этого постоянного труда, даже если что-то получается не сразу. Две строки найдешь, третья сама придет. Если ты занимаешься своим делом, увлечен, то Бог подаст тебе обязательно — неожиданно и достоверно.

— Из чего рождается сюжет?

— Трудно сказать. Переделка сорок раз — это хорошо, это переосмысление. Даже изданные вещи иногда открываю и думаю: а сейчас вот так бы написал, а не эдак.



— Ваши герои вам подчиняются? Насколько они капризны?

— Люди разные, и герои разные, каждый со своим характером. Подлец так подлец, пока он участвует в моем романе, пока держу его в голове, так и я подлец в это время. А потом перехожу в доброго, это же естественно. Иначе не будет подлеца, выращенного подлецом, и не будет доброго человека, выращенного добром. Собака бежит — надо быть собакой в это время, таракан ползет — надо быть тараканом. Все нужно в себя вселить, и себя вселить во все — вот я так полагаю, что только при этом условии писать можно.

— Как ваш читатель вас находит?

— Да никак. Вот так встречаемся, как сейчас с вами. Костя Комаров меня нашел, талантливый критик и поэт, и пропагандирует. Вот мой друг, уроженец города Коркино, Саша Кердан (поэт, прозаик), меня с собой постоянно берет, ездим. Особенно интересно по маленьким городкам, где камерная обстановка и читатель не избалован вниманием. Александр-то златоуст, а я человек молчаливый, мне, говорят, «хорошо сидеть в президиуме и надувать щеки», и дело сделано!.. Хорошо заходят грузинские стихи с моим переводом. Я не поэт, но грузинская поэзия почему-то переводится у меня правильно, так мне говорили сами грузинские переводчики. И я очень рад, что могу соединить два наших народа в творчестве, насколько хватает моих сил и умений.

*Московский государственный академический художественный институт им. В.И. Сурикова



Фото Юлии Боровиковой